Свой среди воров

Я обернулся: ко мне направлялся Ликоннис. В пухлых лапах зажат пергаментный свиток, а в глазах – добродушная усмешка. Ликоннис был выше меня – дело нехитрое – и сложением больше смахивал на фермера, чем на писца. Широкие плечи, толстые руки и ноги, короткая шея и приветливое, располагающее лицо. Мне всегда становилось неловко в его присутствии. Я не привык иметь дело с кристально честными людьми.

– Не выспался? – спросил поденщик.

– А что, заметно?

– Боюсь, что да. – Ликоннис махнул в сторону своего стола, находившегося в задней части мастерской. – Хочешь, табурет придвинем, я как раз очередную главу закончил.

– Про Четвертое Регентство?

– А какую же еще?

Я облизнулся – соблазнительно. Очень. Четвертое Регентство – тот самый период в имперской истории, когда легенда смыкалась с реальностью. Именно тогда очередное воплощение Стефана Дорминикоса оказалось под вопросом, а душевное здоровье императора впервые пошатнулось.

К тому времени император правил уже лет двести – в той или иной инкарнации. Конечно, не сравнить с шестисотлетним юбилеем, который мы недавно отмечали в Илдрекке, но и тогда уже воля Ангелов проявилась четко и ясно: вот избранный, который будет вечно возрождаться как наш император. Точнее, он представлял собой Вечный Триумвират, ибо душу правителя разъяли на три части и он мог возрождаться в одном из трех: Маркино, Теодуа и Люсиене. Одно воплощение сменяло другое раз в поколение и так хранило покой империи. Так повелели Ангелы, и быть посему.

Но это не означало всеобщей радости.

Как все мы, Стефан Дорминикос родился обычным смертным, и люди помнили об этом. И если человек родился и даже возродился, то разумно было предположить, что он мог и умереть. И Стефан умирал – даже несколько раз. Вот почему императоры назначали Регентов, которые правили страной после смерти очередного владыки и до того, как обнаруживали его новое воплощение. Во Второе и Третье Регентства императора долго не было из-за придворных интриг и прочих грязных махинаций. Тем не менее с Четвертым Регентством вышло иначе: случилось моровое поветрие, унесшее жизни двух воплощений Стефана – одного за другим. Никакого насилия, оба умерли от естественных причин, но и к такому империя была подготовлена. Тем удивительнее был последовавший хаос.

Поскольку два воплощения Стефана умерли, кто-то – никто не знал, кто именно, – задался вопросом: а что, если погибнут все три? Возможно ли возрождение? Известно, что всякий раз, когда император умирал, его новое воплощение уже здравствовало в каком-то уголке империи, за исключением самого первого раза, когда скончался и отошел к Ангелам собственно Стефан. В священных императорских писаниях намекалось, что если император исчезнет с лица земли, то жди беды, но никто не знал, как толковать эти строки – как апокриф или пророчество?

Естественно, нашлись желающие выяснить. К несчастью для Стефана, эта мысль посетила его Регентов.

Так начались войны эпохи Регентства: восемьдесят лет и один год игры в кошки-мышки между узурпаторами и многочисленными воплощениями Стефана Дорминикоса. Люсиен умирал дважды – сначала от чумы, потом от ножа в спину. Маркино скончался от той же чумы, что и Люсиен, еще в колыбели. Теодуа зарубили, когда он повел армию на Илдрекку. На шестьдесят четвертом году Четвертого Регентства наместники объявили, что в живых не осталось ни одного воплощения Дорминикоса.

Императоры почили в бозе.

А через семнадцать лет Маркино доказал их неправоту и вырос словно из-под земли, да не один, а с армией, представьте себе, Джана. Дальше началось самое интересное.

– Ты уже дошел до времени Очищения? – спросил я.

По пути из Джана в Илдрекку Маркино приказал войскам уничтожить изображения своих прежних воплощений – все до единого. Он назвал это «очищением» храмов: дескать, после регентских войн стране необходимо начать все с чистого листа. Другим его ипостасям происходящее не понравилось. Они не хотели быть стертыми без их ведома. Это положило начало многовековому раздору между воплощениями императора. Ликоннис как-то обронил, что обнаружил новый источник, способный пролить свет на подлинную историю того времени, но не стал особо распространяться.

Вот и сегодня он предпочел держать язык за зубами. Ликоннис изобразил хитрую улыбку – по крайней мере, попытался. С таким лицом лучше и не пробовать.

– Не скажу, – заявил он.

– Еще бы ты рассказал.

Я мог поднажать, благо Ликоннис обожал распространяться о своей работе, но не стал. Вместо этого я вздохнул:

– Увы, мне бы очень хотелось прочесть, но я пришел к твоему хозяину. По важному делу.

Лицо Ликонниса затуманилось.

– В таком случае, не смею мешать.

Он не вникал в детали наших отношений с Балдезаром, но был достаточно смышлен, чтобы понимать – меньше знаешь, крепче спишь.

Я прошел через всю мастерскую и стал подниматься по узкой винтовой лестнице на галерейку. Балдезар ждал меня наверху.

– Юный Ликоннис не одобряет твое ремесло, – увы, нет у вас тут взаимности… – просипел Балдезар, и каждое слово казалось сухим и хрупким, как окружавшие нас пергаменты.