Свой своему

Прибыли в Божин к свадьбе Пнины. Сияющая счастьем невеста бросилась на шею старшей сестре: “Я полюбила Ашера, а Ицхака забыла совсем!” Сестры обнялись, прослезились чувствительно. “Зависть жжет рану, – призналась себе Маргалит, – но то утешение, что обман пошел Пнине впрок, и, стало быть, нет греха на душе”.

Свой своему

1

Гордостью и красой украинского города Божина слыл хасид и лесоторговец Авигдор. Он и его возлюбленная жена Двора нажили изрядное богатство, а еще породили двух сыновей и двух дочерей. Дети взрослели и, преемствуя родительские истины, чинили отцу с матерью то беды, то радости.

Старшая дочь Маргалит, молодая вдова, увлеклась берлинским просвещенцем Ицхаком, гостила в его семье в Германии и вернулась на родину разочарованная. Пнина, младшая авигдорова жемчужина, вышла замуж за Ашера, наследника большого состояния. И уж первый плод взаимной любви шевелился во чреве юной супруги.

Младший сын Берл, коего хасидская ретивость обязывала к благочестию, посадил черную кляксу на незапятнанный лист семейной хроники, лишив невинности некую бедную девицу. Зато старший сын Дов, хасид не менее рьяный, чем брат его, основал в Антверпене алмазную фабрику на паях с Ицхаком, и преуспел в коммерции, и веру отцов сохранил на чужбине, и, не сходя с праведного пути, достиг солидных барышей.

2

Пришло время, и накатилась на божинских иудеев всесокрушающая волна чувств простого народа великой империи и владык ее. Вот собираются в питейном заведении миряне, обиженные иноверцами в ермолках. Чарки одну за другой лихо опорожняя, наполняют христианскую душу решимостью вырвать из православной земли злокозненный корень – неизбывную причину бед и непреуспеяния державы.

Пробиваются голоса сквозь смрад и табачный дым.

– Пора, братцы, бить да громить евреев!

– Своих бы не потревожить с пьяных-то глаз!

– У наших – занавески в окнах, а у евреев – стекла закопченные.

– Не местный, что ли?

– Мы из северных краев, с живинкой, с огоньком!

– Что до огня, так и без вас душа горит, а помощь примем.

– Есть дома, где просвещенные живут, без пейсов и бород. У них чисто, хоть и бедно.

– А которые из местечек, те вовсе нищета – ни богу свечка, ни черту кочерга.

– От голытьбы какая пожива? Только девки и бабы!

– Мало разве?

– В богатых домах золотишко припрятано, есть мебеля, посуда, одёжа, амбары ломятся.

– Добро их у нас украдено!

– Точно! Вернем свое, ребята!

Живут в Божине и хасиды, и хасидоборцы, и просвещенцы. И все антагонисты яростные. Говорят, вражда меж близкими непримирима, а пришла общая беда, и оставили усобицу до лучших времен. Вместе плачут и вместе убиенных хоронят. “Свой своему, свой своему…” – без устали напоминают сами себе божинские евреи.

Ашер и Пнина после свадьбы поселились в доме Авигдора. Крепок забор, тяжелы засовы, глубок подпол, велика надежда уцелеть. Ашер просвещенец и думает широко. “Разве звери они? Обманутые, несчастные!” Он вышел из ворот, книгу держит над головой. “Братья, остановите бесчинство! Светочи мысли взывают к нам: гуманностью уподобимся творцу!” Да кто ж стерпит еврея-краснобая? Окружили Ашера братья, повалили наземь, били коваными сапогами, покуда дух не испустил.

3

Европа осудила восточного соседа. Барон Шпигель, супруг новообращенной христианки Ревекки, принял на себя благодарную миссию – цивилизовать варварские края. Не в Божин, но в Северную Пальмиру направил он стопы свои. Столичный царедворец успокоил встревоженную совесть барона: мол, лучшие правительственные умы понимают, не гоже евреев чересчур теснить, а лучше добавить им чуток свобод, дабы польза вышла империи.

Благополучные немецкие иудеи, разбуженные просвещенцами Натаном и сыном его Ицхаком, сделали чрезвычайный сбор и переправили деньги несчастным соплеменникам, избитым и ограбленным на пиршестве патриотического духа.

Дов, удачный сын Авигдора, взывал к отцу с матерью, к сестрам и брату, умоляя бежать из проклятого Божина и переселиться к нему в тихий Антверпен. Да разве легко подняться, да и как решиться? Бросить, продать, забыть?

4

“Плачь, плачь, пчелка моя… Как тяжело на сердце… Две дочери, две жемчужины, две вдовы молодые…” – говорит жене Авигдор. “Не покинем Божин. Здесь любовь наша родилась, здесь и умрет она вместе с нами…” – невпопад отвечает Двора.

Во дворе синагоги толпятся люди. Мужчины, женщины, дети. Горестные лица. Берл пустился в пляс. “Остановись, негодник!” – закричал Авигдор сыну. “Цадик учит, весельем хасид отвратит беду!” – возразил танцор. “Довольно, Берл! Случилась уж беда!” – зароптали вокруг.

Шимон, единственного сына потерявший, не совладал с горем, и уж не хасидоборец он более. Глаза блестят лихорадочно, опирается на руку раввина.

– Ашер, Ашер! Не вижу моего Ашера в толпе!

– Молчи, Шимон. Он на небесах, ему лучше, чем нам.

– Как много стариков здесь собралось…

– Это дети, Шимон. Смотри: юные розовые лица.

– Нет! Увядшие, серые, в морщинах.

– Старики в другой стороне, Шимон.

– Ты опять ошибся, раби. Там усопшие. Застыли, бледны как мел.

– Да ведь они живые!