Свой жанр

Артист не спеша брел по арене, мягко переступая ногами, и почти не двигался с места. Тоже стандартный элемент пантомимы, а смотрится. У способного человека все смотрится… Вот он остановился, поморщился, недоуменно развел руками, плечами пожал. Дернул головой, резкий жест пальцем: нет, не так, мол! Он спорил с внутренним собеседником. Жесты рук были красноречивы и естественны, спор шел напряженный… А забытый шарик пытался привлечь к себе внимание. Он подплывал то слева, то справа, менял высоту, отворачивался и замирал обиженно – и тут же бросался следом… И все это, казалось, никак не связано с движениями рук, которые заняты своим. Работа была виртуозная. Саврасов забыл, что он здесь по делу, и любовался мастерством – ему-то лучше других было видно, какое это мастерство…

Наконец шарик не выдержал. Он разогнался и крепко боднул артиста пониже спины. Дедичев кубарем покатился по арене, уселся, растопырив руки-ноги, и растерянно помотал головой. А шарик отвернулся от него и медленно опускался на ковер где-то далеко-далеко, у самого барьера. Артисту стало стыдно. Он нерешительно поднялся, постоял, понурившись, ковыряя носком арену, заложив за спину руки, а потом робко двинулся к шарику – зигзагами, с остановками, озираясь по сторонам. Присел на барьер чуть в сторонке, отвернул лицо с выпяченной губой и начал потихоньку придвигаться к шарику, пока не оказался совсем рядом. Смущенно протянул руку – и отдернул. Еще раз. А шарик – ноль внимания, только качнулся капризно. Артист сцепил пальцы, зажал руки между колен, лицо стало совсем несчастным. Наконец решился, присел на одно колено возле шарика и начал извиняться. Надоело шарику обижаться, повернулся – и всплыл в воздух.

Дедичев суетливо подставил ему ладонь, заулыбался, радостно и вопросительно захлопал глазами. Шарик чуть вывернул мордаху и показал подбородком вверх. Артист ткнул пальцем туда же: повыше хочешь, да? Шарик энергично кивнул. Дедичев вздохнул и согласился.

Он вышел в центр арены, сосредоточился и начал подбрасывать шарик – двумя руками, размашисто, с резким толчком в конце. Шарик взлетал все выше и выше, замирал в верхней точке – и неуклонно опускался обратно. Атист страдал. Брови выгнулись шалашиком в середине лба, уголки рта скорбно опустились. Он вытягивался, вставал на цыпочки, подбрасывал шарик, сам прыгал следом – но шарик каждый раз падал к нему обратно. Дедичев не выдержал, схватил его обеими руками – первый раз за все время действительно коснулся тонкой резины, – прижал к себе и обвел глазами зал. «Помогите же!» – просило его лицо. Оставил шарик висеть в воздухе, отбежал в сторону и показал зрителям: помогайте! захотите! напрягитесь! – сжатые добела кулаки прижались к груди. Я сосчитаю до трех, – показал он левой рукой, – и вы, все вместе… понимаете?

«Что делает, а! Что делает! – Саврасов восхитился. – Ведь смогут! Они уже его, все сделают, что он захочет!» – и сам ощутил волнение и готовность.

А Дедичев уже вернулся к шарику, снова держал его, не касаясь, и обводил глазами зал. Готовы? Ну… Р-раз… Он сделал головой движение вверх и вниз. Два… Три!

Он весь выбросился вверх, взлетев вслед за руками, на неуловимый миг завис в воздухе – и упруго опустился на ковер.

Саврасов, захваченный общим порывом, включился по-настоящему. Отдача была, как на операции, – и все же он успел заметить тот миг, когда артист застыл в верхней точке прыжка. Чуть дольше, чем должно…

А шарик, рванувшийся вверх, быстро потерял скорость, но все же продолжал всплывать. Дедичев напряженно застыл посреди арены, устремив к нему руки, зал не дышал, луч прожектора вел шарик выше и выше, осветились тросы, растяжки, блоки – хозяйство воздушных гимнастов, потом ребра плит перекрытия и круглое отверстие в центре купола. Голубой шарик влетел туда – и исчез в вечерней темноте…

Саврасов толкнул дверь с лестничной площадки и оказался посреди длинного, уходящего по дуге вправо и влево, узкого коридора. Его загромождали старые фанерные афиши, гуашь на них оплыла от дождей… Саврасов прислушался к себе – да, здесь – и повернул вправо.

Навстречу шла девушка – девчонка, пожалуй. Лет так шестнадцати, в телесном трико, мягких тапочках и голубой пачке с блестками. Прошла, а потом окликнула:

– А вы зачем? Сюда посторонним нельзя!..

Саврасов остановился. Обернулся. «Как мы все любим что-нибудь запрещать! Даже в таком возрасте… Или просто тебе, сороке, любопытно? А что за любопытство к немолодому и неинтересному?»

– Я к Дедичеву.

– Ой… А к нему не ходят. Он ни с кем не хочет разговаривать… А вы из газеты?

– Нет. Дело у меня.

«Вот так: информации ноль, а вроде бы что-то объяснил».

– А-а… Ну идите. Это туда, дальше. Там написано.

– Я найду. Спасибо, девочка, – подчеркнул обращение Саврасов и поджал губу.

Девочка сердито фыркнула и удалилась, жестко держа спину и стуча пятками по полу.