Свой жанр

– Говорите, Юра, – сказал он мягко. – Кажется, я невольно задел вас за живое. Даже если не примете мое предложение – хоть выговоритесь. Об этом ведь не с каждым поговоришь?…

– Да уж! – усмехнулся Юрий. – Так вот, о другой стороне. Скажем, у вас слева вверху – золотая пломба. В шестом, пожалуй, зубе – так?

– Прощупали?

– Прощупал. Сигнал золота я тоже знаю с детства. – Он снова сел на табуретку, сцепил пальцы, как раньше Саврасов (только у него сверху оказался большой палец левой руки. «Нет корреляции», – подумал Саврасов), и заговорил ровным тоном. – Целительство – это еще и деньги. Бешеные заработки. Не знаю уж, сколько золота было у деда. Не интересовался. Жили в достатке: урожай, нет ли – а в доме всего вдоволь. Не роскошествовали, цену деньгам знали, все работали, и дед тоже – в саду, в огороде там… А только святее слова, чем «золото», в семье не было. Что ж, люди ради здоровья все отдадут – и отдавали! Голыми уходили, но здоровыми… Дома одно, а в школе другое. И в книжках другое. Кино, телевизор – там по-разному. Артист говорит, что положено, а по лицу видно: врет. Не чувствует он так, не думает. А в книжке нет человека лживого, там – мысли и чувства чистые. В хороших, конечно, книжках. И я им верил больше, вот как… Потому и ушел.

Саврасов медленно кивнул.

– А вы меня зовете лечить людей. Бросьте… Знаю, что скажете: в больнице, мол, честно, мы – не знахари, у нас бесплатно – ведь хотели это сказать?

Саврасов неловко пожал плечами, а потом кивнул.

– И хорошо, что не сказали. Брехни не люблю. Берете ведь, все берете…

Саврасов вскочил и заорал:

– Слушай, ты, сопляк!

Дедичев приподнял голову и с интересом поглядел на него:

– Что ж вы горячитесь, доктор? Конечно, вы – честный человек, букет цветов или коньяку бутылка – это не взятка. Вам бы посмеяться надо мной, глупым и обозленным, а вы сердитесь, а?… Эх, доктор! Берут, сволочи, за спиной у вас, честных. Вы лечите, а они мошну набивают.

Саврасов сдержался. Снова опустился в кресло, вытащил сигареты. Нервно закурил. «Как грязно все, о чем он говорит… Кто возьмет? Подьячий Коля? Левин? Рябухин? Иван Яковлевич? Викторов? – И осекся. – Викторов… Викторов мог бы…»

– А нянечек у вас хватает? Сестер? Нет, конечно. Значит, приплачивают им больные, чтобы все успели, чтоб поработали сверхурочно… А кто к вам на осмотр направляет? Кто в очередь записывает? Карточки ведет? – безжалостно продолжал Дедичев.

«Карточки. Лидия Михайловна. Очаровательная. Моложавая. В белоснежном халате. С золотой коронкой. С теплыми, обаятельными бегающими глазами… – Саврасов поморщился. – При чем тут все это? Я – врач. Мое дело – лечить… Э, стоп, Анатоль Максимыч! Если тебе, честному, нет дела – кому ж тогда есть дело?…»

– Что ж, – сказал Саврасов хрипло и откашлялся. – Больно бьете. И, похоже, со знанием дела. Откуда, кстати?

– Откуда? Из личного опыта, – усмехнулся Дедичев. – Я ведь начинал оберманом, верхним, значит, у акробатов Савицких. Ну, перелом неудачный, месяц в больнице. Заживлял, конечно, последнюю неделю уже со здоровой ногой в гипсе лежал… Ну и насмотрелся.

Саврасов раздавил в пепельнице сигарету. Помолчал – считал до десяти. Наконец сказал:

– А все-таки мы лечим. Безнадежные уходят от нас здоровыми. Может быть, вся мерзость, о которой вы говорили, – правда. Но мы лечим.

– Что ж, – пожал плечами Дедичев, не всем ведь лечить.

– А вы – не все! Вы – Дементьев! Кому ж лечить, как не вам? Эх… – Саврасов горестно махнул рукой. – А знаете вы, что у нас в клинике нет ни одного прирожденного психокинетика? Все – выученные!.. Вы против нас – гроссмейстер! И я выученный, мне энергию по крохам собирать приходится, копить, я трясусь над ней, как Гарпагон какой-нибудь… Меня может выключить циклон с Атлантики. Или пятна на Солнце. Иногда выедешь на несчастный случай… А-а… – Он вздохнул, скривился и стиснул зубы.

– У вас – своя работа, у меня – своя. Мир – не одни больные. Это, в первую очередь, здоровые, обычные люди. Которым не хватает счастья. Я даю им чудо – и они уносят с собой радость и восторг. Вы копите энергию, скажем, трое суток – и потом вылечиваете за день пятерых или там десяток больных…

Саврасов хмыкнул: «Десяток? Хорошо, если троих…»

– …а я, – продолжал Дедичев, – за одно представление даю чудо трем тысячам. И потом… слушайте, вы что курите?

– Не помню, – рассеянно буркнул Саврасов. – Схватил тут что-то у вас в буфете… обычно я не курю.