Своя ноша

— Рюкзак остался лежать под кроватью, — взбираясь на прежнее место, вздохнул Каленов. — До него ли было? Завертелись колеса — на фронт. А там в первый же месяц в окружение попал, в плен угодил! Гоняли нас из лагеря в лагерь до самого конца войны. Как и жив остался — не знаю… Приехал на родину, война всю родню повырубила. Завербовался на лесоповал. С год не проработал — сосной придавило. Позвоночник задело. Сколько по больницам вылежал — и не упомню.

А мысль о руде не давала покоя. Сам уж начал сомневаться, не приснилась ли? Столько лет прошло! В больницах только одной мечтой и держался: встать на ноги — и сюда.

Встал. Пенсию по инвалидности дали. То ничего брожу, то согнет пополам — не пошевельнуться, не распрямиться.

Думал-думал и все-таки надумал: поселюсь в Нежданном, сползаю на Шамансук, а там и умирать можно. Приехал в областной центр. Узнаю: прииск ликвидирован, домишки геологам переданы. Сходил по начальству, и сторожем определили в поселок.

Прибыл я сюда. Рыбки подвялил, сухарей наготовил — и на Шамансук. В прежние годы за день бы добежал, а тут три дня плелся. Нет, не приснилась руда. В натуре была. Образцов опять набил. На обратном пути — то ли срок подошел, то ли от груза — согнуло. Четыре дня пролежал под кедром. Не отпускает. Ну, думаю, сгину. Хоть на карачках, а надо выбираться. И правда, где на четвереньках, где прямо на брюхе дополз до дома, забрался на нары, отлежался… Вот так и получилось с этим месторождением.

— Значит, его другие люди потом второй раз открыли? — недоверчиво спросил Куб.

— Нет, — покачал головой Каленов. — Я же и подсказал. Я с одним охотником из Уганска связан. Юшков Афанасий. Продукты мне завозит: сухари, махорку.

С ним и отправил несколько образцов. Записочку написал. И стал ждать: через месяц-другой зашумит мой Шамансук. Проходит год. Тишина. Молчок. Сам боюсь в Уганск идти — как бы опять по дороге не скрутило. Вдругорядь посылаю образцы. И лишь в позапрошлом году, под осень уж, приехала ко мне женщина…

— Женщина? — испугался я, и мы переглянулись с Кубом. — А не помните, кто такая?

— Хорошо помню. Красовская ее фамилия. Она уже раз была на Шамансуке, но ничего, кроме гальки, не нашла. Насоветовал ей идти в сухой распадок под самой горой — там руда…

Каленов замолчал. Куб, отложив авторучку, пятерней ерошил волосы, вид у него был чрезвычайно расстроенный. Думали мы с ним, наверно, об одном и том же: как она могла, как духу хватило ограбить, забыть живого человека. Будто его никогда не было и нет. «Эх, Танька, Танька! — недоуменно вздыхал я про себя. — Эх, Танька, Танька!»

— Вы ей рассказывали про свою жизнь? — спросил я Каленова.

— Не помню. Может, и рассказывал. Целый день за столом просидели.

— Эта женщина сейчас заявляет, что одна, без всякой посторонней помощи, открыла Шамансук. Как вы на это смотрите?

— Ее дело, — спокойно ответил Каленов.

— Вот те на! — возмутился я. — Ваше открытие присваивает кто-то другой…

Каленов не дал мне договорить, с неожиданной для него горячностью оборвал:

— Да не другой, не другой. В том-то и дело! А народ, страна наша! Как вы все это понять не можете? Сбылась моя мечта: строится рудник. Судьбу свою благодарю: не напрасно век прожил!

— Кто все?

— Да тот же Крапивин… Уговаривал какое-то заявление против Красовской написать. А как я мог его написать, если для меня день, когда приходила Красовская, был, может, самым большим праздником в жизни? Наконец-то услышали мой голос! Не знал, куда и усадить-то, чем накормить. Все обсказал ей про Шамансук. А то, что сейчас не упоминает обо мне, так это с моего согласия. «Ваше имя будет известно, — говорила она. — Премию дадут». — «Не надо мне, голубушка, никаких премий и известности тоже, только передай месторождение в руки людям». И передала! Дак как я теперь могу против нее идти?

— Хотите вы или не хотите, — с жаром сказал Куб, — но она должна была указать вас… Из одной только добросовестности ученого. А по-человечески — тем более.

Каленов пожал плечами: не знает-де таких «ученых» правил.

— Когда у вас Крапивин здесь побывал? — спросил я.

— С месяц назад.

«Это еще до встречи со мной, — прикинул я. — И тоже о Каленове ни словечка. Пьяный-пьяный, а не проболтался. Что творится на белом свете!.. Нашли двое чужой клад и, вместо того чтобы мирно поделить его, передрались, перессорились. И добро бы не знали, не видели владельца клада. А то знали, видели, разговаривали, здоровались за руку. В конце концов сам он им указал и дорогу к своим сокровищам. Нет, ни Татьяна, ни Крапивин не выдержали испытания кладом».

Куб расспрашивал Каленова про житье-бытье.

— И не скучно вам здесь одному?

— Очень даже скучно. Уезжать вот собираюсь.

— Куда?

— Да на Шамансук — некуда больше. Пусть глаз порадуется деяниями людскими. Письмо вот в геологическое управление написал: на кого поселок оставить?

— Кому он нужен? Бросайте и уходите, — рассмеялся Куб.

— Непорядок. Честь по чести надо сдать добро. Случится что — красней.

«Вот он какой, Каленов! Подвижник!» — растроганно думал я.