Своя рыба и река

И Николай Рерих через него проходил, когда в Индию со своей экспедицией влачился, тоже в записных книжках память оставил. Вот только зачем он в Индию-то пошел? Совсем непонятно... Оставался бы у нас в Алтайском, места - хватит, а уж если захотелось повыше, в горах осесть, так в Верхнем Уймоне бы поселился, где он зиму пережидал. Уж красивее-то мест все равно не найти. Жил бы вместе с горными алтайцами, они - народ хороший, добродушный, это сейчас они немного испортились, а тогда ничего были. Писал бы картины, разводил свою философию, тело и дух воспитывал, и третий глаз приоткрывал потихоньку... Все тайны мира и чудеса здесь бы обнаружил. И далеко ходить не надо. Уж если сильно не терпелось, залез бы в пещеры, приподнял блины каменные и всех, кого хочешь, обнаружил: и атлантов бы увидел, и лемуро-атлантов, и других... Все они - тут, под Верхним Уймоном сидят, сохраняются до поры... Только не лениться надо, а достучаться - и отворят. Может, и сама Шамбала где-то тут неподалеку сокрыта...

В общем, Алтайское наше - самая середка, золотая середина всего Алтая. И не только потому, что оно географически точно в центре Алтая находится, а еще вот почему. Сами поглядите, что получается: Алтайский край - раз, Алтайский район - два, село Алтайское - три. Все - алтайское. Все регалии алтайские - у него. Даже улица Алтайская есть. Вот какие мы не стеснительные, сами в честь себя свои улицы называем. А кто на улице Алтайской живет? Кто-кто, разные живут, но все - алтайские, славные русские ребята,

Эх, хорошо у нас на Алтае! Кто не был - тот много потерял. Вон Володя из Астрахани приезжал в гости, залез в горы и только дивился, настолько, говорит, все первобытно и дико, что мороз от красоты до костей продирает. Аж страшно! А сам - бывший морской пехотинец, ничего не боится. А Кавказ, говорит, по сравнению с Алтаем - просто декорация. Не лезет в сравнение.

Эх, хорошо у нас на Алтае! И везде, куда ни ступишь, клады зарыты, а главные клады, конечно, в груди у людей спрятаны. Только они в этом не признаются, стесняются.

Вот, некоторых из них мы возьмем и опишем, которые эти самые клады в себе носят. Кто нам может запретить? Никто не может. Это - не поклеп, это моменты жизни, отображение ее во всех проявлениях. Правда, слишком конкретно по именам никого называть не будем, это все-таки - не документальное кино, а вольное повествование. Опишем характеры, некоторые черты, конечно, приукрасим, не без этого, может, даже преувеличим, писатель по большому счету - врун, рассказчик случаев и бывальщин, а главный придумщик - жизнь. А мы постараемся через слово воплотить их в художественные образы, как в бронзу и камень.

И землю опишем, потому что земля - это опора. На ней люди - стоят, ходят, живут. Она - главный персонаж. А тут уже никак не соврешь, при всем желании не получится, это - святое. Земля - мать, а люди на ней - дети непутевые. Поэтому и рассказываться будет о земле, о людях и о делах наших людских, грустных.

РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Появился он у меня за спиной неожиданно и бесшумно, как разведчик.

Я полулежал на берегу, скрытый ото всех кустами черемухи, смородины и ежевики. Вела сюда едва заметная тропинка. Под берегом был омуток, небольшой, но чувствовалась в чем порядочная глубина.

С противоположной стороны густо и низко нависали над ним ветви ивы, полоскалась в воде береговая трава. Река струилась тихо и размеренно, несла свои бесконечные воды, иногда вдруг взбурливала, словно рассердившись на что-то, поднимала со дна золотые песчинки, качала и крутила красный с белым стоячий поплавок...

Был полдень. Все настойчивей припекало солнце. Неподвижно и стеклянно висел и чуть дрожал воздух. Я разделся до трусов, разомлел, расслабился, лежал, облокотившись на руку, в ленивой истоме. Рядом, в тени под лопухами, стояла банка с червями, бидон с рыбой, сигареты и спички. Было очень тихо. Не слышно было разговора сорок, молчали кузнечики. Казалось, все в мире замерло и остановилось. Только однажды пролетел над рекой, трепеща крыльями, сине-изумрудный зимородок, быстрый и верткий. Увидев меня, от неожиданности завис на мгновенье в воздухе и тут же, пискнув, юркнул, полетел вниз по руслу реки, в спасительную полутьму и тишину нависших над водой деревьев.

Клевало непонятно как. Проходило четверть часа, и лениво и верно брал крупный и жирный пескарь. Я неспешно взмахивал удилищем, зная, что он никуда не денется, какое-то время с неподдельным удивлением разглядывал его, как будто видел впервые. Он тяжело трепыхался на крючке, раздувал жабры, жирное пузо его желто светилось и сверкало на солнце. Я клал его в бидон, где уже лежало десятка полтора таких же отборных пескарей, два чебачишка и окунек-недомерок, закуривал и ожидал следующей поклевки.