Своя рыба и река

Я давно не жил на родине, бывал редко, а если и удавалось приехать, время мое было ограничено. Когда выпадала свободная минута, я брал удочку, садился на велосипед и уезжал за деревню, на реку. Не столько рыбачил, сколько ходил, приглядывался, рассматривал, чтобы запомнить все, запечатлеть навсегда. В этот раз я укатил из Алтайского аж за Нижнюю Каменку, за каменский сад. Перебрел речку, ушел низом горы по-дальше от людских глаз и нашел себе место.

Я почти дремал, лениво следя за поплавком, зa крупными черно-желтыми земляными осами, с тяжелым и сердитым гудением копошащимися внизу, под берегом. Окончательно разомлевший от жары, убаюканный тишиной, я вдруг услышал сзади осторожное покашливание и повернул голову. Раздвинув колючие стебли ежевики, передо мной стоял и улыбался мужчина лет шестидесяти пяти, с темным от солнца и ветра лицом, с коротким ежиком седых волос и белой щетиной на скулах. Крепкими, черными от загара и работы руками он сжимал руль велосипеда, велосипед был непривычной конструкции: приземистый, с толстой рамой, с хитроумно подвешенной цепью на манер гоночного, с широкими рифлеными шинами. В нем чувствовалась надежность и мощь. К раме было подвязано самодельное двухколенное удилище. А вот одет хозяин шикарного велосипеда был явно не по погоде: в телогрейке, в кирзовых сапогах, за плечами висел солдатский вещмешок.

Он кивком поздоровался, улыбка продолжала освещать лицо. Я ответил на приветствие и сел. Он привалил велосипед к кусту, любовно ткнул в него пальцем и негромко проговорил:

- Вездеход, зверь, а не машина... Две пенсии я в него вбухал, но не жалею.

Крякнув, он снял вещмешок, скинул телогрейку и расстегнул широкую, просторную рубаху с темными разводами под мышками.

- Ничего, жар костей не ломит. Вон, азиаты в Средней Азии, так те вообще в жару в шубах ходят и кипяток пьют. Ну как, клюет?

- Так себе, - ответил я. - В час по чайной ложке, - и показал на пескарей в бидоне.

Он заглянул в него и со знанием дела произнес:

- Ничего, добрые кабанчики... Пескарь - всем рыбам рыба, - и добавил, показывая на солнце: - Сейчас он на отдыхе, барствует.

- Я знаю, да потом у меня времени не будет, - я закурил и предложил ему. Он помедлил и взял сигарету.

- Так-то я не курю. Лет двадцать уже. Но с хорошим человеком можно и покурить, подымить душевно.

Он закурил и стал смотреть на воду, на качающийся поплавок.

- Любите рыбачить? - обращался он исключительно на "вы".

- Люблю, но... - я замялся. - Нe то чтобы уж очень рыбачить, сколько саму речку люблю.

- Так мы с вами - родственные души! - обрадовался он. - Я тоже речку люблю, сильно, иной раз думаю: как хорошо, что я здесь родился и речка Каменка у нас есть. Родился бы в другом месте, давно бы от тоски умер. Федор Иваныч я, можно просто - дядя Федя, коренной житель этих мест, сейчас пенсионер на законных основаниях.

Он неторопливо рассказывает о нашей родине, о разных серьезных, трогательных и грустных случаях из своей жизни. Он много знает, житейская мудрость пронизывает его повествование. Я больше слушаю. Клевать у меня перестало совсем. Я не обращаю никакого внимания на поплавок. Медленное течение реки и его глуховатые слова завораживают меня. Кажется, так я готов просидеть всю оставшуюся жизнь.

Я узнаю, что он тоже из Алтайского - вот радость! - вместе поедем домой. Я достал из рюкзака хлеб, вареные яйца и помидоры. Надо перекусить.

Не успели мы толком расположиться, как у меня клюнуло. Не то чтобы клюнуло, но поплавок зашевелился. Вначале он лег на бок, вяло покрутился так, поерзал, потом вдруг встал вверх ногами и замер. Федор Иваныч сразу приподнялся, кивнул мне и приложил палец к губам, я насторожился и взял удилище в руку. Поплавок лег обратно и медленно, как бы нехотя, поехал в сторону, постепенно оседая в глубину. Когда макушка его скрылась, я подсек. Телескопическое удилище согнулось в дугу, запела и зазвенела леска. Вначале мне показалось, что это зацеп, и я собрался уже выругаться, но тут на крючке тяжелыми толчками заходила невидимая рыба. Я зафиксировал удилище в вертикальном положении, и стал работать катушкой, подтягивая леску к себе и приспуская, когда рыба слишком упиралась.

- Не давайте ей ходу, - азартно шептал за спиной Федор Иваныч. Я кивнул: ясное дело, если дать ей разбежаться, она или сразу леску порвет или запутает ее за корягу. Началось между мной и рыбой противостояние, отчаянная борьба: я - к себе, она - от меня. Я работаю катушкой туда-сюда, сам по ходу дела соображаю: даже если я утомлю ее вконец, все одно никак мне ее не взять, слишком крут берег, полтора метра почти отвесной земли, а у меня и подсачика нет: не принято у нас на Каменке с подсачиками ходить.