Своя земля

— Что же я сижу, — вдруг поднялась Анастасия Петровна. — Гости приехали, а я… Вы же с дороги, и мальчик, видно, устал, кушать хочет.

— Ты не торопись, — поднялся и Николай Устинович. — Артемка, принеси, дружок, коричневый чемодан.

Когда мальчик вышел, Николай Устинович повернулся к Анастасии Петровне.

— Что ж мы так встретились, Ната, как чужие, — укоризненно сказал он.

Она быстро взглянула на него, хотела что-то сказать, но губы ее беспомощно дрогнули.

— Что ты, Ната! — Он схватил ее руку, чувствуя своей ладонью, как дрожат у нее пальцы. — Ты недовольна, что я приехал? Да?

— Я и сама не знаю, — потерянным голосом сказала она и глубоко по-детски прерывисто вздохнула. — Так сразу, ты хотя бы известил меня.

Он смутился и отвел глаза.

— Ты понимаешь, все получилось неожиданно. Собрался на юг, захватил сына посмотреть море и уже по дороге надумал заехать к тебе. Знаешь, Ната, вспомнилось все прежнее, и так потянуло сюда…

— Подожди, не надо, — она вырвала у него руку.

Анастасия Петровна через плечо глянула в окно. За плетнем она увидела машину и в ее открытой дверце согнутую фигурку Артемки, — двигая лопатками, он вытаскивал большой чемодан. Поодаль за ним внимательно следили мальчишки.

— Я ехал и боялся: вдруг прогонишь меня, — доверительно сказал Николай Устинович.

— С какой стати! — поспешно воскликнула она.

— Только подумать, сколько лет мы не виделись! Прошла вся жизнь, и твоя, и моя, и так незаметно, будто вчерашний день, промелькнул — и все.

Он снова требовательно взял ее руку и слегка пожал шершавую ладонь.

— И рука твоя прежняя, будто вчера держал ее…

— Ох, Коля, нет, — торопливо отозвалась она. — От прежнего ничего не осталось, и не ищи лучше. Не легко прошли те двадцать лет, оглядываться не хочется, да и поймешь ли ты. Сколько думок я передумала, сколько слез в одиночку выплакала, жизнь свою проклинала, — никто этого не видел, никто не знает… Да что теперь вспоминать, что жаловаться, прошлого все равно не воротишь.

Он ждал этого упрека и все же почувствовал, как в нем ворохнулась пронизывающая сердце жалость.

— Знаю, виноват перед тобою, очень виноват, — вдруг изменившимся голосом сказал он, испытывая острый стыд. — Я все-таки верил, что ты простишь. Но…

— Не говори ничего, — устало проговорила она. — Да и сын твой идет… Пусти руку.

2

К вечеру о приезде Николая Устиновича узнали многие в Рябой Ольхе. И те, кто еще помнил молодого летчика Червенцова, который квартировал когда-то в селе, пришли к Анастасии Петровне посмотреть, каким он стал, послушать, о чем расскажет.

Первым пришел Аверьян Харитонов, крепкий, бодрый старик с лимонно-желтой лысиной во весь череп. Он за руку поздоровался с Червенцовым и Артемкой, поздравил с приездом и уселся на табурете у окна, почти негнущимися черными пальцами свернул толстую папиросу из махорки и задымил, гулко, как в бочку, прокашливаясь. Анастасия Петровна выглянула из кухоньки, укоризненно сказала:

— Поменьше дыми, Аверьян Романыч, в хате и так нечем дышать.

Харитонов повернул к ней голову.

— Обожди гомонить, Настасия, — оскалил он желтые зубы. — Мой табачок не во вред, духовит, вроде одеколона, так и шибает в нос.

И в самом деле, в горнице так сладко и густо запахло степными травами, что Николай Устинович соблазнился и тоже закурил стариковского табаку.

Вскоре подошел еще один гость. Он прежде заглянул в кухоньку, пошептался о чем-то с Анастасией Петровной, улыбаясь, вышел в горницу и сел против Червенцова, опираясь ладонями о колени широко расставленных ног. Его маленькие глазки любовно обежали Николая Устиновича.

— Смотрите на меня и не припоминаете, а? — сказал он, поглаживая колени и выставив голый, с ребячьей ямкой подбородок. — Кто, мол, такой, с каких ветров. А ну-ка, припомните, я тогда бригадиром был…

— Да-да, что-то такое… — неуверенно ответил Червенцов, припоминая, что в прошлом могло связывать его с этим человеком, но ничего не отыскал в памяти.

— Ну как же! Вы еще трактор тогда наладили, а потом мы малость вспрыснули, с благополучным, так сказать, ремонтом, — с коротким смешком сказал пришедший. — Кичигин я, Василий Васильич. Припомнили?

— Да-да, — облегченно воскликнул Червенцов, хотя память вновь ничего не подсказала ему.

— С сынком, значит, припожаловали к нам. Истинно хорошее дело надумали. А надолго ли?

— Думаю погостить немного.

— Приятно слышать. Где же вы теперь обретаетесь?

— Все еще в армии, — ответил Червенцов.

— Полковник, верно?

— Нет, Василий Васильич, берите выше.

— Неужто генерала достигли?! — Кичигин вскочил со стула и обеими руками пожал руку Червенцова. — От души рад, дорогой Николай Устиныч, достойнейший вы человек… Рад, ей-богу, рад за вас.

Он повернулся к Харитонову и, кивнув головой на Николая Устиновича, сказал почтительно-ласковым голосом, словно Аверьян Романович и не представлял себе, кто такой Червенцов.

— Я хорошо помню, он всегда геройским был… Прямо-таки поднебесный орел.

Старик лукаво покосился на Кичигина и пустил в обе ноздри дым.