Своими глазами

– Павел Иванович Чичиков, будьте добры! Простите мне мою натуру, но уж больно обидно за него, чем он так виновен?

– Федор Михайлович Апраксин – Генерал-губернатор, – он поменял правую руку, которой знакомил несчастного пьянчужку с текстурами стола на левую, и протянул её Чичикову, – а виновен этот примечательный помещик тем, что позорит сословие и разрушает устои семейные.

– Йа нифагда, фто, вы, князь! – Самосвистов попытался возразить прижатым ртом, князь чуть поднял его за шкирку.

– Что, что ты декламируешь?

– Я говорю, уж сохранность семьи-то для меня священна, боже упаси. А пью-то, тьфу, все не нарушая указ!

Князь опешив, не сразу нашел слова.

– Нет, вы послушайте эту адвокатскую плешь! В портках по площади бегать, да гусей воровать тебе тоже закон не запрещает? А, вы, – повысив тон, обратился Апраксин к Павлу Ивановичу, – ещё защищать тянетесь?!

– Пожалуй, ему просто не помогут ваши нравоучения, со всем уважением, Федор Михайлович, тратите вы драгоценнейшие силы моральные, – подмаслил Чичиков.

Князь отпустил Самосвистова: «Ступай живо домой, да не сворачивай!»

Зеваки, наблюдавшие привычные сцены, уже разбрелись и продолжили трапезничать. Самосвистов неуверенно побрел на выход, бурча себе под нос.

– Павел Иванович, значит? Посидим, что-ли, познакомлюсь с новым человеком в моих краях.

– Конечно, князь, прошу, – он последовал за свой стол.

Половой принёс князю его любимую копчённую буженину, нашпигованную чесночком. От предложения Чичикова принять сто грамм, Фёдор Михайлович отказался. Тем не менее, легкий разговор завязался.

– Так, что ж, вы, здесь путешествуете?

– Земля, Фёдор Михайлович, ищу вот места, захудалые поместья… Хочу улучшать, знаете ли, места русские, – мастерски врать наш герой умел…

– Вот это похвально, мил друг, похвально. Земли то вот есть, а хозяев толковых не боле четырёх по округе наберу. Вам надо непременно на вечер сходить… Ныне Печерский даёт, я вас представлю. Толковый человек, он вам все растолкует.

– Фёдор Михайлович, вот так удача мне с вами!

В тот самый момент заходит в трактир Захар. Он по-простому так обращается к Чичикову, прямо говоря, что, мол ждет его барин завтра на обед. Чичиков благодарит его, вытирая испарину на лбу от мысли, что Захар как-то обмолвится о целях его визита. Но Захару и дела не было.

На следующий день Чичиков направлялся на встречу с держателем пансиона. Он был доволен собой: за первый день пребывания, он завел полезные знакомства и был уверен, что приобретет много мертвых душ у Василия Игнатьевича.

***

На этом лиричном моменте Матфей Константиновский начал клевать носом. Он попросил своего помощника написать записку Гоголю, со словами, что чтение рукописи потребует большего времени.

***

– Так… что в итоге?!

Бомж с Луговой вернулся из фрустрации в девяностые и посмотрел на прохожую молодую девушку в «варенке», которая всеми силами вникала в его слова еще минуту назад.

– Ой, да, да, милая…

Теплый день окутывал парк ленью, даже обыденные для него звуки убаюкивали все живые существа.

Наш Писарь пытался сообразить, как не разочаровать юную леди, которая так доверчиво смотрел на него синими глазами. Она так любила творчество Гоголя, что истинная причина сожжения рукописи третьего тома романа «Мертвых душ» могла ранить её. А наш Бомж – джентльмен, позволить страдать женщине для него не представлялось возможным.

– Так, милая, привиделся ему образ Пушкина, и сказал, что дескать, не поймут люди-то мысли его высокие. Вроде как читатель ценил роман за сатиру, юмор, а тот вздумал больше мораль все выводить, серьёзку включать… Я, говорит, сейчас вообще Сашкой Дюма прикидываюсь, и нифига не умер, фаны счастливы. Вот, Гоголь-то и психанул: гори оно все синим пламенем, соберу умных читателей на другой теме. Но, милая, дипресуха его затянула.

Девушка ничего не ответила, и подумав, что у сумасшедшего явно обострение, отправилась дальше по своим делам.

***

Гоголь прогуливался неспешным шагом по городскому саду. Он испытывал навязчивые мысли касательно своего творчества. Что-то в не складывалось на его взгляд. Не видел он и то, какой вред ему приносят чтение своих черновиков на различных обедах: каждый слушатель считал необходимым прокомментировать услышанное. Не важно, критику ли он предъявлял или пытался хвалить. Все выходило одинаково неуклюже и бестолково, но наш горемычный писатель этого не чувствовал.

У него складывалось впечатление, мол, истинный высокий смысл, который он заложил ещё в первом томе, передать-то и не получается.       – По чистому счету-то, и не плавало там никакой высокой миссии для духа?.. – вдруг остановился Гоголь, сердце его начало задыхаться в пассаже.

– Как там Ерёмин-то соизволил: «… главенствует поучительное мировоззрение для дворянской мысли».

Как быть автору, когда созданный тобою мир на бумаге откликается в сердцах читателей как гитара вместо скрипки? Играет нужные ноты, а звук другой.