Своими глазами. Книга воспоминаний

Читая рассказ про себя, зная его чуть не наизусть, я всегда представлял себе в последней фразе судебный вердикт, мелкий петит газетной заметки, и мне казалось, что юмор фразы и юмор положения заключаются именно в официальной холодной и сухой формулировке.

И ничего подобного не было в трактовке Закушняка. Он произносил эту фразу с легкой, добродушной улыбкой, бесшабашно махнув рукой. То есть в подтексте было: «Присяжные его оправдали, совещались они не больше трех минут, и всем было ясно, что иначе поступить он не мог… Только что не благодарили!»

В каждом случае, к каждому автору, к каждому тексту находил он свою особую тональность. Закушняк мог соревноваться с лучшими из наших театров не только по отбору материала, но и по многократности исполнения. Сквозь сезон, сквозь десятилетия исполнение тех же рассказов росло, ширилось, обрастало новыми деталями, заострялось новыми штрихами, играло новыми красками.

Таков был этот новатор формы и содержания в искусстве, умевший находить новые способы воплощения давно известных произведений. Принципиально не участвуя в сборных концертах, он требовал себе целиком весь вечер и с успехом заполнял его. Иные из прохожих смотрели с недоумением на афишу «Вечер интимного чтения»: «Один человек держит весь вечер, да и читает при этом то, что и без него известно!»

Но, преодолев первое сомнение, посетив однажды вечер Закушняка, этот скептик неукоснительно заражался его обаянием и с нетерпением ждал нового выступления артиста, который умел так легко и убедительно говорить словами автора от своего имени!

Я знал людей, которые по нескольку раз слушали его «Пышку» или «Дом с мезонином», совершенно так же, как «Онегина» или «Дядю Ваню» в Художественном театре.

Незаменимость Закушняка не препятствовала продлению его традиций, наследованию его жанра во вторых и третьих поколениях. Легкость, изящество и благородство стиля Дмитрия Журавлева («Кармен», «Пиковая дама»), тонкий, комически-грустный, безысходно-смешной юмор Шолом Алейхема в исполнении Каминки — все эти черты были заложены в творчестве Эммануила Закушняка, все они продлеваются и развиваются его последователями.

Особняком от плеяды пребывает образ другого исполнителя, который во многом был схож, а еще больше отличен от Закушняка.

Я говорю о Владимире Яхонтове.

Общее у них было то, что и тот и другой заполняли весь вечер своим выступлением, искали нового в репертуаре и новых способов выражения, принципиально не участвовали в специфических сборных концертах, оба несли и доносили большую свою мысль, оба умели разговаривать со зрителем словами автора, но от своего имени. Но это, пожалуй, и все, в чем выражалось общее. Во всем остальном они были антиподами, антагонистами, выразителями разных творческих методов, взаимно исключающих один другого. Их уместно было сравнить с католиками и гугенотами времен религиозных войн.

Закушняк был замечательный, неподражаемый, незабываемый чтец, на большее он не претендовал.

Яхонтов был прежде всего артист, он не читал стихи, он играл их. Его выступление сопровождалось музыкальным аккомпанементом и световыми эффектами, менялись условные декорации, для каждого внутреннего состояния исполнитель находил соответствующее выражение.

Он произносил речи Ленина, накинув кепи на голову, — и тень его на стене приобретала черты Владимира Ильича…

Он исполнял цикл дорожных стихов Пушкина, набросив плед на плечи, с чемоданом в руках, сидя на стуле, раскачиваясь влево-вправо, как бы в тряской кибитке. Он бормотал при этом чуточку нараспев:

Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?..

Следующие пять четверостиший он так и бормотал — напевая, борясь с дорожной скукой, потом задумывался, как бы озирая не ленту дороги, а всю свою жизнь гонимого поэта, как бы мечтая о маленьком обывательском счастье:

То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять…
То ли дело — рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай…

И заключительную фразу Яхонтов произносил с тоской, которую можно сравнить с тоской Демона об утраченном Эдеме:

То ли дело, братцы, дома!..

И потом, очнувшись от бесплодной мечты, безнадежно заканчивал:

Ну, пошел же, погоняй!

Так сочетались в этом искусстве глубокое внутреннее содержание и оригинальное, необычное выражение.

В программы Яхонтова входили не только художественные произведения, но и документы, газетные статьи и речи ораторов, которые он умело смешивал, сопоставлял, предлагая аудитории прийти к самостоятельным выводам.

В композицию «Настасья Филипповна» по роману Достоевского «Идиот» входила капитальная сцена — героиня бросает в камин пачку ассигнаций, издевательски предлагая своему навязанному «жениху» Гавриле Ардальоновичу вытащить деньги голыми руками из огня!