Своими глазами. Книга воспоминаний

Сцена величайшего напряжения!

Яхонтов произносил текст со всем темпераментом, но когда пачку денег, завернутую в газетную бумагу, начинали охватывать и лизать языки пламени, артист применял прием, известный под названием «торможение», в самом захватывающем месте повествования. Наклонившись над воображаемым камином, он читал вслух новости, якобы напечатанные в газете. Играя глазами, лицом, всем телом за Настасью Филипповну, за князя и за Рогожина, за всех гостей, Яхонтов мерным и четким голосом докладывал о биржевом курсе на валюту, о болезни папы римского, о предстоящей выставке и прочих сенсациях текущего момента.

От такого несоответствия создавался величайший драматический эффект.

В один из монтажей, посвященных великому строительству, Яхонтов включил знаменитую речь Дзержинского против оппозиции 1926 года. Текст шел без изменений по газетной стенограмме с репликами оппозиционеров и убийственными ответами Дзержинского.

Эти слова, накаленные гневом, насыщенные пафосом и страстью, в устах Яхонтова звучали как речь Брута над телом Юлия Цезаря.

Яхонтов не считал себя эстрадным артистом, он хотел доказать (и доказывал), что он, несмотря на свое единоличие, — театр! Человек-театр!

У него были режиссеры — вначале С. И. Владимирский, а впоследствии Е. И. Попова, многолетняя спутница жизни и постановщик его спектаклей. При всех оценках и похвалах, которые ему уделяли поклонники и рецензенты, он, упоминая имя своего режиссера, с подчеркнутой скромностью говорил, что играет по ее начертанию, воплощает ее образы и идеи.

Он имел своего завлита М. Б. Зисельмана, своего музыкального консультанта и аккомпаниатора Е. Б. Лойтер.

Яхонтов всемерно подчеркивал значение этого творческого содружества во всем его исполнительском процессе.

Три образа благоговейно пронес Яхонтов сквозь всю жизнь: Ленин, Пушкин, Маяковский. Три идеи сливались воедино: революция, родина, искусство.

В работе своей «Ленин» Яхонтов ищет «состояние эпохи».

Историческое время: летнее затишье перед осенней бурей, в августовском небе полыхают предоктябрьские зарницы.

Ленин в Разливе, в шалаше…

Осень близка — «косари торопятся с уборкой», революция близится к разрешению.

Октябрь уж наступил, уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей,
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает,
Журча, еще бежит за мельницу ручей.
Но пруд уже застыл…

А Ленин (в это же время года) спешит закончить свои статьи, в которых говорится об «искусстве вооруженного восстания».

Яхонтов владел каким-то непередаваемым секретом — он напитывал пушкинские стихи ленинским духом — и получалось просто, естественно, последовательно.

Он хотел породнить Пушкина с Маяковским, познакомить и сдружить их, совместить в одной программе, не в концертном, а в драматургически-композиционном плане.

И получилось — сложная литературная операция завершена была с успехом!

Были взяты циклы дорожных стихов Пушкина и заграничные стихи Маяковского и увязаны в композицию так, что вывод был прост и естествен.

Пушкин всю жизнь мечтал побывать за границей, да не пришлось. Яхонтов включил в монтаж отрывок из «Путешествия в Арзрум» и произносил его с величайшим подъемом и напряжением — как заветную мечту поэта: «Перед нами блистала речка, через которую должны мы были переправиться. — Вот и Арпачай, — сказал мне казак. Арпачай! Наша граница! Это стоило Арарата! Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще я не видел чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное: с детских лет путешествия были моей любимой мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в реку, добрый конь вынес меня на турецкий берег…»

После этого следовал спад темперамента и с досадой, с разочарованием артист заканчивал:

— Но этот берег был уже завоеван, я все еще находился в России!

Этой пушкинской теме корреспондировала тема Маяковского:

Я хотел бы
   жить
     и умереть в Париже,
если б не было
   такой земли —
     Москва.

Маяковский побывал за границей и увидел всю пустоту, фальшь и пошлость буржуазной жизни — отсюда острота и убедительность.

Идея получала обратное выражение.

Монтаж переходил за грани эстрадной программы и становился литературоведческим изысканием, а иногда и политическим докладом.

Яхонтов был настоящим новатором. Это значит, что добрые сорок процентов его работы были макулатурой, ошибкой, творческой опечаткой, недоразумением, но зато остальное состояло из настоящих, подлинно вдохновенных находок.