Своими глазами. Книга воспоминаний

В пародиях осмеивались приспособленческие пьесы, фальшивая агитация, формалистические выверты, эстетические кривляния, фатальное отставание музыкального театра, песенная халтура — многие из этих тем бытовали не сезонами, не годами, а десятилетиями, причем иной реприз двадцатилетней давности, к сожалению, и в наше время не теряет остроты.

На юбилее одного видного театрального деятеля четверо певцов исполнили в честь юбиляра кантату оригинального содержания. Хором они пропели имя и фамилию адресата, после чего начали на голоса расчленять некую музыкальную фразу.

Слова шли в таких членениях и повторах:

Иди-иди-иди…
Идиот-идиот-идиот…

Затем «Идиотус», и это тоже повторялось неоднократно, и когда зрители окончательно теряли нить соображения, фраза неожиданно разрешалась в лучшем смысле:

Иди-о-тус иди от ус-
Пеха — к успеху в жизни своей!

Публика была довольна, юбиляр того больше.

Говоря о духе, стиле и содержании этих затей, необходимо первым долгом сказать о вдохновителе и организаторе — многолетнем, бессменном директоре актерского клуба Борисе Михайловиче Филиппове.

Отец его, Михаил Михайлович Филиппов, был видным просветительным деятелем — журналистом и научным популяризатором 80—90-х годов, автором романа «Осажденный Севастополь», редактором журнала «Научное обозрение», где печатались статьи В. И. Ленина, Г. В. Плеханова. В «Большой Советской Энциклопедии» ему посвящена обстоятельная заметка, в конце которой сообщается, что погиб он в 1903 году при проведении опытов по передаче волн взрыва на большие расстояния.

Биография, достаточно интересная для нашего времени!

Сын его Борис унаследовал его склонности. Он стал видным театральным общественным деятелем, был основателем Театра народного творчества, одно время был директором Театра сатиры, но наибольшей популярности в театральном мире он достиг именно как руководитель и организатор мероприятий Центрального Дома работников искусств.

Его организаторский талант был облечен в обтекаемую форму личного обаяния. Он умел так подойти к нужному человеку, так к нему обратиться, что об отказе быть не могло и речи.

Причем свою братию актерскую он привлекал в порядке профсоюзной дисциплины, но мы, писатели, «состоявшие по другому ведомству», — все-таки и мы несли на эти вечера свой труд, свои выдумки, просиживали ночи на обсуждениях и репетициях.

Сказать, что мы шли навстречу, — это не то слово. Сказать, что принимали участие с интересом и удовольствием, — тоже недостаточно. Мы обижались, если при осуществлении какого-либо очередного «озорства» иного из нас миновали, не беспокоили, не звонили, не звали. Был случай, когда художники Ротов, Ганф, Елисеев три ночи подряд провели в помещении клуба, расписывая стены остроумнейшими фресками с юмористическими надписями, примерно вроде такой:

Ни огня, ни темной хаты —
Только МХАТы, МХАТы, МХАТы!

(Эмиль Кроткий).

Конечно, такие работы делались бесплатно — если б их расценивать по минимальным ставкам, гонорары были бы баснословными.

Помнится, одно из этих обозрений имело темой «весеннее гулянье на Воробьевых горах» — и тут выступали в превосходной имитации виднейшие руководители московских театров.

Началось с того, что на переднем плане сидели в полном благодушестве Константин Сергеевич и Владимир Иванович. Сидели и чай на примусе разогревали.

Станиславского с замечательным сходством изображал артист Художественного театра Истрин, Немировича-Данченко — блестяще имитировал прекрасный артист МХАТа Азарин.

Один из репризов был таков. Кто-то из артистов изображал режиссера Музыкального театра И. А. Донатова, который носил большую окладистую бороду.

Истрин — Станиславский спрашивал, указывая на него:

— Это… Это кто такой?

Немирович — Азарин отвечал, поглаживая свою бородку:

— Известный режиссер по фамилии Донатов.

Истрин, с присущей Станиславскому гомерической рассеянностью, говорил, глядя Немировичу — Азарину в лицо:

— Режиссер? С бородой? Не верю. Режиссеров с бородой не бывает!

Волна смеха в зале.

В Камерном театре шла тогда сложная драматическая композиция, включавшая в себя сокращенную по возможности пьесу «Цезарь и Клеопатра» Шоу, инсценировку «Египетских ночей» Пушкина и в заключение сокращенную до полуторачасового метража пьесу «Антоний и Клеопатра» Шекспира. Задача была ясна — показать Клеопатру в юности, в зрелости и в пору ее последней любви, когда ей было, как известно, пятьдесят два года. При этом об единстве стиля не было речи, а единство противоположностей тоже не получалось.

Был налицо, не лишенный интереса, эксперимент, отнюдь не приведший к творческой победе. Остряки назвали это «шекспиримент».

По этому поводу артист, загримированный А. Я. Таировым, исполнял следующие куплеты на популярный мотив: