Сволочь ненаглядная

– Он жив! – пришла я в полный восторг. – Подскажите мне адрес.

– Зачем вам Иван Сергеевич?

– Хочу написать о ветеране…

Нина Антоновна весело рассмеялась, но глаза старушки остались холодными и какими-то неподвижными.

– Уважаемая Евлампия Андреевна, я обладаю удивительной способностью чувствовать ложь. Даже подследственные в конце концов понимали это и говорили правду.

– Подследственные? – глупо переспросила я.

– Долгие годы я служила следователем, – спокойно пояснила Нина Антоновна, – разве Зайцев не сказал? – И, посмотрев на мое вытянувшееся лицо, добавила: – Вижу, что нет. А вы полагали, что беседуете с буфетчицей?

Нет, конечно, но в КГБ служили еще телефонистки, переводчицы, стенографистки, уборщицы, наконец. Но следователь! Эта милая, пухлая старушка с лицом, похожим на калорийную булочку? Ласковая, уютная бабушка? Просто невозможно представить, как она направляет прожектор в глаза арестованному и орет: «Говорить правду, только правду и ничего, кроме правды!»

Нина Антоновна встала и зажгла большую настольную лампу на ноге-кронштейне. От ужаса я вжалась в кресло. Ну вот, начинается, по профессиональной привычке потянулась к электроприборам. Может, у нее тут где-нибудь припрятана резиновая дубинка? Хотя вроде, насколько знаю из художественной литературы, подследственных били куском шланга или чехлом, набитым песком…

– Так зачем вам Иван Сергеевич? – повторила Нина Антоновна, садясь напротив меня на высокий вертящийся стул.

Теперь ее лицо оказалось в тени, моя же физиономия великолепно освещалась безжалостным электричеством. Понимая, что она сейчас применит годами отработанную методику допроса, я севшим от страха голосом пробормотала:

– Наверное, лучше рассказать правду. Наверное, лучше всего говорить только правду.

Нина Антоновна вновь рассмеялась, встала, зажгла красивую хрустальную люстру и пояснила:

– Я заработала к старости болезнь глаз, вот и стараюсь не пользоваться верхним освещением, а правду не всегда полезно сообщать, иногда лучше соврать. Но вам, если хотите, чтобы я помогла, следует ввести меня в курс дела.

Под ее откровенно насмешливым взглядом я долго и путанно рассказывала обо всех событиях и приключениях.

Бабушка слушала молча. Потом, удостоверившись, что гостья выплеснула все, сказала:

– О деле Платовых я ничего не слышала, но, если вы уверены, будто Иван Сергеевич в курсе, безусловно, следует обратиться к нему.

Она подошла к допотопному телефону черного цвета, словно высеченному из цельного куска мрамора, покрутила диск, пару минут поговорила и велела:

– Ступайте, он дома.

– Адрес скажите, – проблеяла я, чувствуя себя глупой трехлетней девочкой, пойманной строгой няней в момент опустошения коробки шоколадных конфет.

– Соседняя квартира, – спокойно ответила Нина Антоновна, – моя – 120-я, его – 121-я.

– Соседняя квартира?

– Что вас так удивляет? Дом наш ведомственный, квартиры давали лучшим сотрудникам, вот мы и оказались соседями.

Почти в полной прострации я двинулась на лестничную клетку и там испытала еще один шок. Дверь с цифрами 121 была распахнута настежь, на пороге стоял молодой, подтянутый мужик. В темно-каштановых волосах ни сединки, спина прямая, никакого намека на животик, а во рту, когда он улыбнулся, блеснули безупречно белые зубы.

– Вы ко мне? Проходите; кофеек попьете?

Напуганная Ниной Антоновной и твердо решившая сообщать людям из «структуры» только правду и ничего, кроме правды, я прошептала:

– У вас небось растворимый, терпеть не могу «Нескафе».

Иван Сергеевич засмеялся:

– Совпали во вкусах. Сам ненавижу химикаты. Знаете, много лет тому назад один грузин научил меня варить настоящий напиток, могу поделиться секретом, хотите?

Я не стала интересоваться, в каких казематах Родионов познакомился с грузином, а просто кивнула.

Довольно просторная кухня поражала чистотой и порядком. Но сразу бросалось в глаза, что хозяин холостяк. Доски для хлеба и мяса, несколько сковородок, щеточки висели на кафеле в строгом порядке. Но крючки были все разного цвета, не было никаких хорошеньких мелочей, столь милых женскому сердцу, и занавески – без рюшечек и бантиков. Просто два полотнища, отлично выглаженных и, кажется, даже накрахмаленных. Такой порядок царит в солдатской казарме: одеяла натянуты, подушки углом, в тумбочке все по ранжиру.

– Служба моя, – сказал Иван Сергеевич, вытаскивая большую стеклянную банку, – отнимала все время, вот я и не женился, просто не успел, а сейчас кому убогий старик нужен…

Глядя, как под тонкой рубашкой у «убогого старика» перекатываются литые мышцы, я подумала: «У них в КГБ учили читать чужие мысли? Или у меня на лбу написаны все эмоции?»

Иван Сергеевич тем временем охотно делился рецептом:

– Запомните, кофе покупаете в пачках с надписью «для кофеварки», там особо мелкий помол, просто пыль, видите? Потом насыпаете прямо в чашку ложечку с верхом, дозу экспериментальным путем вычислите. Затем берете чайник и крутым, особо подчеркиваю, крутым кипятком заливаете кофе. Кстати, если вы любите сладкий, сахар следует смешать с кофе до добавления воды.

Он ловко поднял чайник и пробормотал: