Сволочь ненаглядная

– Иду, – раздалось из другой комнаты мягкое, грудное контральто, и из маленькой двери возле окна вышла прехорошенькая толстушка, похожая на ванильную зефирину. Сходство с продукцией фабрики «Ударница» придавали ей волосы, практически белые, и невероятно розовый цвет кожи, такой бывает только у очень маленьких детей или молочных поросят. Девушку хотелось звать Милочка, на худой конец, Людочка, но Людмила Николаевна – язык не поворачивался. Накрахмаленная хирургическая пижамка стояла на ее пухленькой фигурке колом, а на голове трепетала бумажная нежно-зеленая шапочка.

– Вы ко мне? – радостно поинтересовалась она.

Я кивнула, Станислав Федорович продолжал быстро-быстро строчить что-то на листочке, и мне крайне не хотелось говорить при нем.

– Вы дочь Шемякиной? – не успокаивалась Людмилочка. – Что ж, случай сложный, речь идет об операции…

– Можно поговорить с вами наедине? – тихо спросила я.

Коза оторвался от писанины, хмыкнул, но не двинулся с места. Розовая мордашка свежеиспеченного травматолога стала бордово-красной, но голос не дрогнул:

– Идите сюда.

Мы вышли в коридор, Людмила толкнула соседнюю дверь, и мы прошли в небольшую комнатку.

– И о чем с вами разговаривать? – неожиданно сердито фыркнула она. – Сначала бросаете мать на три недели со сломанной ногой одну, а потом таинственные шептания устраиваете!

Я молча вытащила из кармана бордовую книжечку и сунула под нос докторице.

– Так вы не дочь Шемякиной! – дошло до нее.

– Нет, конечно, агент Романова, просто не хотела представляться при всех, нашей конторе не нужна реклама. Скажите, у вас есть знакомый Егор?

– Егор?

– Платов Егор Валентинович, – уточнила я.

Людмила покачала головой.

– Первый раз слышу.

– Помните квартиру в Новокисловском?

– Конечно, я жила там.

– Почему съехали?

– Замуж вышла, – пояснила Людочка, вновь заливаясь малиновой краской, – Петя москвич, вот я и переехала к нему.

– А кто на ваше место отправился?

– Зиночка Терентьева, мой супруг ей предложил квартирку снять, очень место удобное, свет всегда.

– Электрический? – удивилась я.

– Нет, – засмеялась Люда и стала еще моложе на вид. – Конечно, дневной. Зина – художница, искала место для мастерской, а квартира в Новокисловском – угловая, солнце целый день с утра и до шести, семи вечера. Ей, кстати, очень понравилось, да и брала Надежда недорого, всего сто баксов, никогда не ходила с проверками, словом, не хозяйка, а золото. Ей-богу, кабы не замужество, жила бы там до сих пор…

В эту секунду дверь приоткрылась и всунулась голова.

– Людмила Николаевна, – зачастила медсестра, – там Синякова буянит, требует из 717-й перевести, грозится жалобу писать.

– Ладно, Света, – вздохнула Парфенова, – сейчас разберусь, вот еще несчастье на мою голову.

Знакомые цифры, именно в этой палате лежала Юлечка.

– А что в 717-й? – полюбопытствовала я.

Людмила безнадежно вздохнула:

– Больные так суеверны. Некоторые ложатся и обязательно спросят: «На этой кровати никто не умер?» Ну скажите, можно ли найти в больнице, такой, как Склиф, койку, где никогда никто не умирал? Да тут кроваткам по тридцать лет, танки железные, толкаем их в перевязочную еле-еле. Нет, скажи обязательно, что место счастливое. Обманываем, естественно. «Что вы, что вы, из этой палаты все на своих ногах уходят, даже без палки!» Цирк, да и только! А в 717-й сначала девочка умерла молоденькая, от тромбоэмболии, а неделю назад – старушка. Вот теперь больные и бузят, боятся.

– Анна Ивановна, – пробормотала я, – со сломанной рукой.

– Нет, Новохаткина, – удивилась травматолог, – осколочный лодыжки. Положили ее в 717-ю. А она возьми и умри ночью от тромбоэмболии! Вот Синякова и заявила: переведите отсюда немедленно.

– Переведете?

– Нет, конечно, – пожала пухлыми плечиками Милочка. – Если у больных на поводу идти, знаете, что будет!

– Что?

– Ничего хорошего! Тут травматология, а не клиника неврозов! Синякову оставят на прежнем месте.

– А вдруг она тоже скончается от тромбоэмболии… – пробормотала я. – Может, инфекция в палате?

Парфенова поскучнела.

– Тромбоэмболия не заразна, просто это роковая, мистическая случайность, а теперь больная хулиганит, как поступить?!

– Закройте палату на некоторое время, – посоветовала я, – а когда контингент сменится, опять откроете!

Людмила секунду смотрела на меня молча, потом фыркнула:

– Вы что? У нас тут месяцами люди лежат, мест не хватает, в коридорах устраиваем! Кто же позволит палату закрыть!

– Отдайте мужчинам, они посмелее!

– Мужики, когда болеют, намного хуже баб, – парировала травматолог, – уж поверьте моему опыту!

«Он у тебя не слишком велик», – пронеслось в моей голове, но вслух я сказала:

– Дайте адрес.

– Чей?

– Зины.

Примерно через полчаса я спустилась на станцию «Проспект Мира». Куда теперь ехать? Людмила Николаевна, то краснея, то бледнея, сообщила координаты художницы Зины. Я внимательно поглядела на бумажку. Проживала она в двух шагах – Новослободская улица. Начнем, пожалуй, с художницы, тут езды от силы десять минут, но сначала позвоним, вдруг хозяйка ушла. Но Зина оказалась на месте и совсем не удивилась звонку.