Сыграй мне смерть по нотам...

Самоваров удивился. Со слов Ирины грозный и развратный Вагнер представлялся ему весьма видавшим виды. К тому же Самоваров помнил портрет известного композитора и потому никакого Вагнера не мог вообразить без бороды, растущей на шее, суровых морщин и бородавок. Но этот Вагнер был пухлогуб, юн и ничуть не потёрт нездоровой ночной жизнью в «Багатели». Его причёска представляла собой копну свалявшихся жгутов и напоминала парик Тутанхамона. На вид ему можно было дать лет шестнадцать.

— Что вы так на меня смотрите? — усмехнулся молодой человек. — Вы думали, я написал «Полёт валькирий» и давно умер? Или я бразильский легионер? Нет, я другой Вагнер. Меня зовут Роман.

Самоваров с Настей засмеялись, и Роман Вагнер уверенно развалился на стуле.

— Нет, правда, спасибо! Так прикольно получилось, — продолжил он. — Без вас не знаю, что бы было. Выгнали бы нас отсюда! Смирнов зануда и упрямый. Теперь придётся ухо востро держать. А вы что, Дашу давно знаете?

— Недавно, — призналась Настя. — Со вчерашнего дня. Она действительно играет отлично!

— Неплохо, — с видом знатока уточнил Вагнер. — Она способная, и голос у неё хороший. Ей бы на вокальное надо поступать. Не сейчас, конечно, но заниматься уже пора. Не помешает. Ну, и фортепьяно, само собой. Из неё будет толк — она отчаянная и с головой, даром что соплячка.

— Может, зря вы её привлекли к вечерним выступлениям? — сказал Самоваров. — Всё-таки учёбе это мешает, да и мать расстраивается.

Вагнер начал отпираться:

— Я не привлекал! Даша сама приставала, не давала проходу. Ей деньги очень нужны.

— Зачем ей так понадобились деньги? — удивился Самоваров. — Судя по всему, она не из нищего семейства.

— Да уж, — с непонятным ехидством согласился Вагнер, — по помойкам ей рыться не приходится. Но деньги ей нужны, и не на пустяки. Вы про её отца что-нибудь знаете?

Настя сразу оживилась:

— Да!.. То есть не совсем… Скорее нет. Расскажите, пожалуйста!

— Нет уж, — покачал головой Роман Вагнер. — Раз она сама вам не говорит, то и я не буду. Пусть сама решает, потому что дело серьёзное.

Правда, что его убить хотят? — не унималась Настя.

Вагнер остался непреклонен.

— Нет! Я вам ничего не говорил, вы ничего не слышали. Пусть она сама… Но вам всё равно спасибо, выручили. Не часто встретишь, чтоб кто-то помог за просто так. Свинью подложить всякий рад, а помочь… Спасибо.

Он поспешно отошёл к сцене. Там копошились и занимали свои места музыканты. Басисто ойкнул контрабас, ударник тихонько потрогал тарелки проволочной толстой кистью, похожей на ту, какой Самоваров размешивал клей. Вагнер, вопреки ожиданиям, взялся не за скрипку. Он сел к роялю.

Последним вышел и подмигнул оркестрику пожилой, совершенно лысый, лоснящийся коротышка. Его белый пиджак, очень тесный, складками очерчивал абсолютно круглый живот. «Друг Окуджавы бард Угланов?» — предположил Самоваров.

Бард был почему-то не с гитарой, а с небольшой жёлтой трубой. Самоваров удивился. Петь и одновременно играть на трубе сложновато. Окуджава этого никогда не делал. Однако Армстронг?..

Нервно и сухо задрожали барабаны, булькнул контрабас, а Роман Вагнер извлёк из рояля множество беспорядочных звуков, похожих на бренчанье мелочи в кармане.

Самоваров джаз не жаловал. Он считал его музыкой чересчур беспокойной и громко. Ежедневные репетиции вундеркиндов в музее изнурили его слух. Он внутренне сжался, когда пожилой коротышка поднёс к губам трубу и подмигнул соратникам. Труба тут же исторгла из своего сверкающего жерла тягучую неопределённую мелодию. Горячим мармеладом мелодия потекла по полупустому залу, насытила и сгустила воздух и ощутимо полилась по жилам, томя до осоловения.

— Вот так дедушка! — восхитилась Настя. — А я боялась, что барды будут.

— Здесь всегда стильная музыка. Это гарантировал сам Андрей Андреевич Смирнов.

— Тот, у которого твой самовар и чайник?

— Именно. Он же — тот быстроглазый господин, что боролся тут за права несовершеннолетних. Я вас познакомил, забыла?

— Точно! Знаешь, у меня в голове всё перемешалось, — призналась Настя. — Я и

теперь не могу понять, какое он имеет отношение к этой Даше.

— У, тут целый клубок леденящих душу тайн!

И Самоваров рассказал Насте то, что он вольно или невольно узнал днём в музее.

— Значит, я всё правильно сделала! — воодушевилась Настя. — Надо было ребёнку помочь. И, по-моему, у меня неплохо получилось, хотя я придумала всё на ходу. Импровизировала!

Ей очень хотелось, чтобы Самоваров её похвалил, но он сказал строго:

— Импровизация — это искусство. Самодеятельность тут не проходит. Впредь я бы не советовал тебе врать. Получается совсем неубедительно: слова путаются, язык заплетается, руки дрожат. Жалкое зрелище!

— Однако все мне поверили! Значит, вышло правдоподобно. И потом, я страшно волновалась не оттого, что сочиняю, а оттого, что… вдруг ты скажешь что-нибудь неожиданное. Ты такой правдивый и не любишь, когда врут. Ты т а к на меня смотрел!

— Как?

— Обескураженно! И ты покраснел. Тебе было стыдно, что я вру.

— Причём так неловко…

— Вот я и боялась, что ты засмеёшься или наоборот, рассердишься и тем самым выдашь меня.