Сын

Она не одна, в комнате кто-то есть, и этот человек виноват в ее нынешнем состоянии. Я проживаю собственную смерть. Она позволила себе продолжить грезить. Холодно. Старый пруд. Но сознание, удивилась она, сознание остается, это грандиозное открытие, мы все связаны, связаны подземными корнями. Нужно только дотянуться. Огромный муравейник.

Она чувствовала себя ребенком. Сознание — это… это же просто душа. Тело исчезало, постепенно съеживалось, растворялось, а душа росла, росла, пока тело уже не могло больше вместить ее. Воздвигнете вы пирамиду, или склеп, или мавзолей — неважно, тело все равно исчезнет; они были правы, все они были правы — и это самая страшная ошибка в ее жизни. Ты должна очнуться.

Она открыла глаза, но вместо комнаты вокруг расстилалась зеленая равнина до горизонта, а прямо перед ней в облаках парил огромный каньон. Это не мои воспоминания, догадалась она, они принадлежат другому человеку. Койот крадется вдоль канавы; звуки, запахи — как наяву; ворота, запереть, человек стреляет из ружья.

Она распахнула глаза, возвращаясь в комнату, пересчитала стулья, столы, шкафы; угольки в камине, она в доме на Ривер-Оукс. У окна стоит Хэнк. Злится из-за детей. Нет, из-за телевизора. Президента застрелили, его жена взбирается ногами на сиденье.

— Г. Л. чертов Хант[119], — рычит Хэнк сквозь зубы. — Мы только что прикончили президента.

А вот и ее голос:

— Говорят, Освальд работал на русских.

Это тоже мираж, поняла она. Хэнк умер раньше Кеннеди. События в памяти перепутались.

Но Хэнку до этого нет дела.

— У Ханта тысяча человек, которые встречали президента в аэропорту с плакатами «ПРЕДАТЕЛЬ» и «ЯНКИ, УБИРАЙСЯ ДОМОЙ». Через несколько часов его застрелили.

— Это не очевидно, — возразила она.

Огонь горит в камине, Хэнк смотрит в окно, но непонятно, что он там видит.

— Когда Господь вываливает тебе в руки кучу денег, начинаешь думать, что ты к нему ближе, чем остальное человечество.

Он целует ее, долго. И не замечает, что она беззубая старуха. А потом они занимаются любовью. На миг она задремала, вновь очнулась.

Они стоят у бара.

— Мы как-то завязаны на Ханта?

— Нет, — успокоила она.

— Отлично. — Он отхлебнул виски. — Не будь он деревенщиной, мог бы стать очень опасным.

— Ты тоже деревенщина, дорогой.

— Я деревенщина с коллекцией картин. А через сто лет мы станем Рокфеллерами.

Он, конечно, имел в виду не Рокфеллера. Астора. Или Уитни. Что касается их коллекции, половина из первых приобретений оказалась подделками, и всю оставшуюся жизнь она заменяла их оригиналами.

А про Кеннеди — она не удивилась. В тот год, когда его не стало, еще живы были техасцы, своими глазами видевшие, как индейцы скальпировали их родителей. Земля иссохла, она жаждала крови. Земля оставалась первобытной и дикой. На ранчо они находили кловисские и фолсомские наконечники[120], а когда Иисус шел на Голгофу, моголлоны колошматили друг друга каменными топорами. Когда пришли испанцы, здесь жили сума, хамно, мансо, ла хунта, кончо и чикосы, тобосо, окана и какахтле, коахуилтеканы, комекрудос… но никто не знает, уничтожили они моголлонов или произошли от них. А их истребили апачи. Которых, в свой черед, перебили команчи. Которых уничтожили американцы.

Человек, жизнь — что толку об этом говорить. Вестготы уничтожили римлян, а тех уничтожили мусульмане. Которых изгнали испанцы и португальцы. Не нужно никакого Гитлера, чтобы понять: история — неприятная штука. И тем не менее — вот она, Джинни, живет, дышит, думает все эти мысли. Крови, пролитой за человеческую историю, хватит, чтобы заполнить реки и океаны планеты, но вопреки этой бойне вы все равно существуете.

Сорок два Дневники Питера Маккаллоу

13 июля 1917 года

Четвертый день, как мы вернулись из Пьедрас-Неграс. Наше отсутствие, разумеется, замечено — «чендлера» не было в гараже, — но все молчат. Мария думает, что о нас в суматохе просто забыли.

Город наводнили земельные агенты; в любое время дня на пороге появляются незнакомые люди, а у отца свет горит всю ночь напролет. Мидкифф и Рейнолдс вовсю торгуют участками, лишь отец отвергает все предложения. Пошел к нему поговорить. Старик сидел нагишом в заводи у ручья, прикрыв глаза. В воде он похож на маленького бледного бесенка.

— И почему раньше меня жара так не доставала, — буркнул он.

— Стареешь, — не удержался я.

— Как и ты.

— Надо продать несколько участков и не забивать этим голову.

— Эта девица до сих пор здесь?

Я промолчал.

— Знаешь, если бы я не держал твою мать взаперти, готов поклясться, что тебя заделал какой-нибудь мексиканец.

— Тебя все равно не бывало дома, ты бы и не узнал.

Взвесив эту мысль, он сменил тему:

— Пускай найдут еще нефть, а тогда подумаем, сдавать ли землю в аренду.

Я присел рядом на камень.

— Все нормально, сынок. Ты отличный скотовод. Но ни черта не понимаешь в бизнесе. Для этого у тебя есть я.