Позади осталось главное шоссе, мы ехали по направлению к каштановой роще, и «фольксваген» стал подскакивать на выбоинах. «Поезжай помедленнее», – попросил я. Хосеба сбросил скорость. «Если хочешь знать мое мнение, Давид, мы слишком много пьем». Я не знал, что ответить, и мы продолжали ехать в молчании, пока перед нами не открылась долина. Домики в ней, казалось, парили в воздухе, потому что лампочки на их фасадах освещали крыши, оставляя нижние этажи в темноте. Над деревушкой и горами, в вышине, робко мерцали звезды.
Подъезжая к дому Аделы, мы увидели Себастьяна, сидевшего на пороге. Он внезапно исчез в темноте и появился на дороге, в свете автомобильных фар. «Этот день никогда не кончится. Ну, что на этот раз?» – сказал Хосеба, притормаживая. Себастьян приблизился к моему окошечку. «Могли бы и пораньше приехать! Я просто умираю, спать хочу», – пожаловался он. Это был своеобразный способ приветствия. «Что случилось, Себастьян?» – спросил я его. «Звонила твоя мать, Давид. Твой отец уехал, и она спрашивала, не можешь ли ты оказать ей немного поддержки. Она хочет, чтобы ты приехал на виллу «Лекуона».
В свете лампочки у дверей моего дома можно было смутно различить фигуры трех или четырех человек, сидевших на каменной скамье, а также силуэт «рено». «Это Комаров с друзьями», – сообщил я Хосебе. Он обернулся ко мне: «Как ты сказал?» – «Моего друга по Сан-Себастьяну в университете зовут Комаровым». – «Ну, скажем, не слишком обычное прозвище. Комаров!» – «Кажется, это имя одного русского космонавта. На самом деле его зовут Агустин. А того, кто был с ним в гостинице, Биканди». – «Благоразумные люди. Почуяли, что за народ поглощает пирожные на террасе, и предпочли не приближаться». Когда мы пересекли мост, то в свете автомобильных фар разглядели, что у дома пять человек. Кроме Агустина и Биканди два незнакомца и Лубис.
Агустин сидел на моем «гуцци». Он представил товарищей, не слезая с него. «Хакоба и Исабель», – сказал он, указывая на незнакомцев. Мы тоже представились, и Хакоба с серьезным видом пожал нам руки. Это был человек лет тридцати, он носил круглые очки, придававшие ему вид преподавателя. «Он энтомолог, но зарабатывает на хлеб преподаванием в школе», – сообщил нам Биканди, подтверждая мое впечатление. «Исабель же занимается педагогическими исследованиями. Как и я, – продолжал он. – Мы занимаемся разработкой школьных материалов». Внешний вид женщины тоже соответствовал ее профессии. Она одевалась в классическом стиле, на ней была серая плиссированная юбка Она напоминала учительницу прежних времен.
Я подошел к Лубису и спросил его о Моро. «У него уже все прошло, но я оставил его на всякий случай дома», – сказал он. Похоже, он не сердился. Когда я сказал ему, что Панчо было невозможно сдвинуть с места, он ограничился тем, что пожал плечами, не придавая этому особого значения. «Хагоба рассказывал нам замечательные вещи о насекомых», – сообщил он мне. Я признался ему, что мы сожалеем о том, что произошло в гостинице, что Адриан закончил вечер ужасно. «Я вам уже говорил это раньше. Адриану следовало бы принимать таблетки, как это делает мой брат. – Какое-то мгновение Лубис колебался. – Хотя… не знаю. У Панчо тоже улучшения не заметно. Пока он их принимает, еще ничего, но как только перестает, снова слетает с катушек».
Мы присоединились к остальным. Агустин рассказывал Хосебе историю своего прозвища: «Владимир Михайлович Комаров был первым космонавтом, погибшим в космическом пространстве. Пришел в негодность один из клапанов космического корабля, и он, по меньшей мере, пять раз обошел вокруг Земли, прежде чем остался без кислорода. На меня эта смерть произвела такое впечатление, что я ни о чем другом со своими друзьями говорить не мог. Вот они и начали звать меня Комаровым». Хосеба взглянул на небо, словно ища среди звезд роковой маршрут русского космонавта. «Стало быть, кружил там, наверху».
Похоже, космический инцидент заинтересовал его, но когда он открыл рот, то стал рассказывать Биканди и Исабель о том, что однажды, в первый день учебного года наша учительница предложила мне влезть на ее стол и поиграть на аккордеоне. «Ты говоришь о том времени, когда уровень требовательности в школе оставлял желать много лучшего. Все было довольно наивно».