Сын аккордеониста

«Поедешь завтра в лес, Лубис?» – спросил я, когда мы проходили вдоль загона. «А что делать? Ты же видишь, что с моим братом. Он совершенно не в себе. Говорит, что это будет лучший праздник из тех, что когда-либо отмечали в Обабе, и ни о чем другом больше не думает». – «Мы можем поехать вместе?» – «Ну конечно. В девять часов я зайду к Аделе забрать еду, а к полудню мы уже вернемся. Сейчас в лесу работают только три бригады». – «Хорошо. Так мы как раз успеем проститься с Хуаном. Ты же знаешь, он уезжает в Америку, не дожидаясь Ускудуна». – «Да, он мне уже сказал». Я почувствовал облегчение, убедившись в том, что могу с ним разговаривать.

XV

Мы взяли приготовленную Аделой еду и ровно в девять часов утра отправились в горы. В отличие от тех прогулок, которые мы совершали на Аве и Фараоне, на этот раз мы двигались почти по прямой линии, не огибая крутых подъемов, не теряя времени на поиск пологих склонов, стараясь как можно скорее набрать высоту. Мы попадали в лесные чащи, куда не проникал свет, на склизкие от сырости откосы; однако даже при том, что нам все время приходилось тянуть за собой Моро, который толком не знал этого пути и всячески сопротивлялся, мы шаг за шагом продвигались вперед, не перебрасываясь ни словом, сосредоточив все наши усилия на преодолении трудностей, и остановились, лишь когда дошли до первой хинины лесорубов.

«Почему вы не приехали по дороге сороконожек?» – спросил нас один из лесорубов с лесопильни. Сороконожками называли грузовики, предназначенные для перевозки бревен по горным дорогам. «Мы сегодня пришли не из городка, – объяснил ему Лубис. – Мы пришли из Ируайна, и обед приготовила Адела, жена пастуха». У лесоруба были курчавые волосы, и, когда он улыбался, губы его, казалось, тоже курчавились. Он внимательно посмотрел на меня. «Лубис, ты только погляди, в каком виде пришел сюда твой друг. Он весь вспотел». Это была правда. Воротник рубашки у меня был весь мокрый. «Мне это только на пользу, – ответил я. – Говорят, с потом выходят токсины». Мужчина взял топор, лежавший на поваленном стволе, и протянул его мне: «Если хочешь попотеть, поработай с нами». Лезвие топора, словно зеркало, отразило утренний свет.

Лубис вынул из корзины на спине осла кастрюлю. Лесоруб приподнял крышку, чтобы посмотреть, что в ней. «Тушеное мясо с помидорами. Это, конечно, не жареный цыпленок, но и мясо мы съедим с удовольствием», – сказал он. У него было хорошее настроение, он снова улыбнулся. Внезапно он поднял топор, словно это был мачете, и ловким броском вонзил его в дерево, стоявшее метрах в пяти от нас.

«Что там внизу говорят о дровосеке?» – спросил он меня. Я не понял его. «О каком дровосеке?» – «Об Ускудуне! Ты что, не знаешь, что, прежде чем стать боксером, он орудовал топором. В точности как мы!» Я сказал ему, что не знал этого, «Так ты откуда?» – «Да отсюда. Я племянник Хуана Имаса», – ответил я. Тогда он спросил с сомнением: «Так ты сын аккордеониста?»

Освободив кастрюлю и оставив еду в хижине, Лубис присоединился к нам. «Сколько буханок хлеба вам нужно?» – «Хватит восьми». Буханки были весом в фунт каждая. «Так, значит, Ускудун приедет на городской праздник», – сказал мужчина Лубису, прижимая к груди восемь буханок. «Я бы тоже приехал за пятнадцать тысяч песет!» – ответил Лубис. В Обабе 1966 года это была весьма солидная сумма. «Да и я тоже! – воскликнул мужчина. – Однако немного таких, кто может есть хлеб, не работая». – «Не жалуйся, – сказал ему Лубис, – есть люди, которые его и не пробуют». Он похлопал Моро, и осел решительно направился по тропинке, терявшейся в лесу. «Эту дорогу он знает прекрасно, – сказал Лубис, – так что, нам не придется его тащить. Вот увидишь, Давид. Он сам нам укажет, куда идти».

Лесоруб с курчавыми волосами попрощался с нами в дверях хижины. Ему, должно быть, было лет пятьдесят, и я не мог представить его себе ни старше, ни моложе. Мне вдруг подумалось, что он так и застынет навсегда у дверей хижины, будто прикован'ный к восьми буханкам в фунт веса каждая.

Настоящим наслаждением было спускаться по лесному склону, ни о чем особенно не заботясь, просто следуя маршруту, прокладываемому Моро. Удовольствием была уже сама возможность дышать, а к ней прибавлялось еще одно удовольствие – покой, который наполнял меня оттого, что теперь я осознавал, где я живу, в каком отечестве: не в отечестве Анхеля или Берлино, не в отечестве Адриана, Хосебы и других моих товарищей по учебе, а в лесу, там, где все еще можно было встретить людей из прошлого. Пылал в моей душе и еще один огонь – третье удовольствие: после беседы с Хуаном я твердо решил не играть на аккордеоне на празднике с Ускудуном в качестве главного героя.