Сын аккордеониста

Друзья уходили, и дон Педро чувствовал себя беззащитным, особенно в дни, последовавшие за первым развертыванием войск, когда служащие отеля, включая и самых старых, – «Что нам здесь делать без клиентов, дон Педро?» – решили покинуть свои рабочие места Комнаты, кухня, гостиная, кафе, терраса опустели; опустели также и горы – даже жаб не было слышно, – и его душа перенеслась куда-то по ту сторону одиночества, словно гостиница «Аляска» теперь была не чем иным, как преддверием какого-то другого места. Царства смерти? Возможно. Дон Педро попытался прибегнуть к своему чувству юмора и, чтобы успокоиться, сказал себе, что рассуждения о смерти он оставит на то время, когда ему исполнится восемьдесят лет; но все было бесполезно. До него дошло известие о расстрелянных у портика здания городского совета. Когда южный ветер хлопал ставнями, ему представлялось, что это сама Смерть стучит в его двери.

Пятнадцатого августа, в день Святой Девы, дон Педро подумал, что, скорее всего, все солдаты в церкви, и решил спуститься в городок. Он хотел изучить ситуацию вблизи; встретиться с людьми, с которыми был знаком, потому что раньше они выполняли какую-то работу в гостинице, и которые, как он подозревал, симпатизировали фашистам, и посмотреть, как они его примут. Но когда он шел по террасе, направляясь к автомобильной стоянке, он вдруг оказался прямо перед патрулем солдат, целившихся в него из ружей: некоторые опустились на одно колено, другие стояли за ними, как при расстреле. По их красным беретам он понял, что это были рекеты; не совсем фашисты, а религиозные интегристы. Командовавший ими смуглый мужчина лет пятидесяти подошел к нему и презрительно заговорил: «Ну что? Сколько сегодня показали весы?» – «Сто семнадцать килограммов», – ответил дон Педро, словно вопрос был чем-то самим собой разумеющимся. Среди солдат послышались смешки. В сравнении со своим командиром они казались подростками. «Тот же вес, что у свиньи, которую мы на днях закололи. Но у свиньи-то все в порядке, не то что у вас». Смуглый человек приставил дуло пистолета к боку дона Педро и толкнул его: «Как я и думал! Пахнет духами!» – добавил он. Среди солдат вновь послышался смех. «Двое останутся со мной. Остальным обыскать гостиницу», – приказал командир.

От дона Мигеля Педро слышал, что батальон наваррских интегристов состоит из невежественных крестьян, единственным желанием которых при захвате каждого населенного пункта было утащить из домов как можно больше мебели и зеркал; но те, что вторглись в гостиницу, взяли только ружье, которое дон Педро хранил в своей комнате, шестизарядный винчестер, в свое время купленный в Виннипеге. «Где вы это взяли?» – спросил его смуглый мужчина, рассматривая оружие. Это была великолепная винтовка с перламутровыми инкрустациями; рядом с ней оружие солдат казалось просто старьем. «Я привез ее из Америки». – «Я ее опробую». Смуглый мужчина подошел к перилам террасы и устремил взгляд на деревья в лесу на горном склоне. Он искал глазами какую-нибудь птицу. «Вон дрозд, дон Хайме. Перед деревьями, на лугу», – указал ему один из солдат. Мужчина поднял винчестер к щеке и нажал на курок. Ничего не произошло. В винтовке не было патронов. «А гомик-то оказался шутником. Он ведь знал, что винтовка не заряжена, но предпочел промолчать, чтобы выставить меня на посмешище перед моими людьми». Он бросился к дону Педро и ударил его прикладом в бок. Ужасный удар всколыхнул его сто семнадцать килограммов и заставил его пошатнуться. Серая шляпа от Дж. Б. Хотсона покатилась под ноги к солдатам.

Удар прикладом потряс все его тело и достиг души. И тогда, подобно Лазарю в день его воскрешения в Бегании, он услышал голос, говоривший ему: «Выходи, Педро! Ты был заключен в могилу, куда тебя толкнули страх и сомнения, но пора пробуждаться». За этими словами последовали образы, и он увидел себя в Виннипеге пьющим кофе с индейским вождем Йолиншуа*, увидел себя в глубине рудников Элис-Арма рассматривающим жилу некой разновидности красного серебра, которую добытчики называли ruglar silver, и ещё в Принс-Руперте, после того как брел целый день в снегах. И тогда он подумал: «Я не стану бояться этих убийц». Это было его решение.