Сын Америки

Биггер сел за стол, дожидаясь еды. Может быть, сегодня он в последний раз завтракает здесь. Он ясно чувствовал это, и это придавало ему терпения. Может быть, когда-нибудь ему придется завтракать в тюрьме. Вот он сидит с ними за одним столом, и никто из них не знает, что он убил белую девушку, и отрезал ей голову, и сжег ее в топке котла. Мысль о том, что он сделал, весь ужас и мерзость его поступка, смелость, без которой его нельзя было совершить, – все это впервые в его пришибленной страхом жизни воздвигло защитный барьер между ним и миром, которого он боялся. Он убил и тем создал для себя новую жизнь. Это было нечто, принадлежавшее ему одному, впервые в жизни у него появилось нечто, чего другие не могут у него отнять. Да, он может спокойно сидеть тут и есть и не заботиться о том, что думают или делают его родные. У него есть теперь естественное прикрытие, из-за которого он может поглядывать на них. Его преступление было якорем, надежно удерживавшим его во времени; в нем он черпал уверенность, которой не могли дать ему ни револьвер, ни нож. Теперь он был вне своей семьи, выше и дальше; им даже мысль не может прийти о том, что он сделал. А он сделал то, что даже ему самому не казалось возможным.

Хотя он убил случайно, потребность сказать себе, что это было случайно, у него не явилась ни разу. Он был негр, и он был один в комнате, где была убита белая девушка, – значит, он убил ее. Так, во всяком случае, будут говорить, что бы ни говорил он сам. И он знал, что в известном смысле смерть девушки не была случайной. Он уже много раз убивал и до того, только в те разы у него не оказывалось подходящей жертвы или подходящих обстоятельств для того, чтобы его воля к убийству стала видимой и ощутимой. Его преступление казалось естественным; он чувствовал, что вся его жизнь вела к тому. Кончилась пора безмолвных догадок о том, что ожидает его, его черное тело; теперь он знал. Скрытый смысл его жизни – смысл, которого не видели другие и который он всегда стремился затаить, – теперь прорвался наружу. Нет, это не случайность, и он никогда не назовет это случайностью. Была в нем какая-то смешанная с ужасом гордость от мысли о том, что когда-нибудь он сможет во всеуслышание заявить: да, он сделал это. Как будто он дал самому себе какое-то неясное, но важное обязательство, которое должен выполнить, признав свой поступок.

Теперь, когда лед сломан, может быть, для него и другое возможно? Что ему помешает? Сидя за столом в ожидании завтрака, он чувствовал, что достиг чего-то такого, что долго не давалось ему. Все переменилось; теперь он знает, что ему делать. Суть в том, чтобы делать то же, что делают другие, жить точно так, как живут они, а когда никто не смотрит – поступать по-своему. И они никогда не узнают. В тихом существовании матери, брата и сестры он чувствовал какую-то упорную силу, бесформенное и неосознанное стремление к жизни без мыслей, ко всему мирному и привычному, к надежде, слепящей глаза. Он чувствовал, что они не хотят по-другому видеть жизнь; им нужна определенная картина мира; определенный образ жизни нравится им больше других, и ко всему тому, что не укладывается в его рамки, они слепы. Чужие поступки они замечают, только если эти поступки идут навстречу их желаниям. И все, что нужно, – это быть смелым, делать то, до чего не додуматься никому. Все вдруг представилось ему в виде одной властной и простой мысли: в каждом человеке живет огромная жажда веры, которая его ослепляет, и кто сумеет остаться зрячим там, где другие слепы, может получить все, чего захочет, и никогда не попадется. В самом деле: ну кому придет в голову, что он, загнанный, робкий чернокожий паренек, мог убить и сжечь богатую белую девушку, а потом спокойно сидеть за столом, дожидаясь завтрака? Ему стало почти весело.

Он сидел у стола, смотрел, как падает снег за окном, и многое становилось для него простым. Нет, теперь ему не надо прятаться за стеной или завесой; у него есть более верный способ чувствовать себя в безопасности, и более легкий. Прошлая ночь доказала это. Джан – слепой. Мэри была слепая. Мистер Долтон – слепой. И миссис Долтон тоже слепая; не только потому, что у нее глаза не видят. Биггер слегка улыбнулся. Миссис Долтон не знала, что Мэри умерла, когда стояла над ее кроватью в темной спальне. Она думала, что Мэри пьяна, потому что она привыкла, что Мэри возвращается домой пьяная. И миссис Долтон не знала, что он тут же, в комнате; это было последнее, что ей могло прийти в голову. Он негр, и при таких обстоятельствах она меньше всего могла помнить о нем. Биггер думал о том, как много есть людей, похожих на миссис Долтон, таких же слепых…

– На, ешь, Биггер, – сказала мать, ставя перед ним тарелку овсяной каши.

Он взялся за ложку; теперь, когда он продумал все, что случилось ночью, ему стало легче. Он чувствовал, что теперь сумеет владеть собой.

– А вы что же не едите? – спросил он оглядываясь.

– Ешь, ешь. Ты торопишься. Мы еще успеем, – сказала мать.