Сын балтийца

Илья сплюнул от досады… Не то чтоб хлопец не нравился, хлопец толковый, ходит следом как завороженный, буквально в рот смотрит, на лету слова ловит. Нет ничего сладче, чем чувствовать себя кумиром, но одно дело «кататься», другое дело - «саночки возить», пусть бабы возятся, нянчиться не мужское дело. Мужик, он че? Он… ну, можно, конечно, почему не можно показать, как сидеть в седле, как на «парад выезжать». А тут… Тут с азов начинать, возиться, как с кутенком. А спрос… Вдруг пальчик поцарапает или с коня в ту же канаву опять грохнется, но не всегда в канаве зола окажется. Че с хлопцем случится - мать глаза выцарапает, слезами затопит. Вот легка на помине!

Логинов и Миша Севостьянов сделали озабоченные лица и скрылись в хате - во двор вбежала Полина Гавриловна. Знаменитая ее шляпа с пером - предмет зависти казачек и насмешек казаков - трепетала за спиной на голубой ленточке. От бега Полина Гавриловна раскраснелась, волосы рассыпались. Увидев перевязанное колено сына, его поцарапанное лицо, она всхлипнула, бросилась к Ване, но ее опередил Илья. Он встал между сыном и матерью.

- Чего треба? - сказал он грубо, как хорунжий солдату-первогодку. - Що тут тоби робиты? Прилетела… Дытыну забидели. Сам вынэн! Точка! Я те знаешь, товарищ Полина, смерть как уважаю, но теперь не твоя власть, теперь моя власть. Не мешайсь под ногами, а то я страсть горячий. Тебя в штаб дивизии кличут, в Кисловодск едешь с оказией? Гарно! А будешь каждый раз сюда бегать, сопли утирать - сама с ним цацкайся. Утирок не хватит. Бачь, який бугай вырос, а она бежит, кохфетку несет… Уходи с глаз долой, не то передумаю! И забирай его с собой под подол.

Его слова точно ударили Полину Гавриловну, она прижала ладони к лицу. Да, она согласилась в Особом отделе дивизии оставить сына в кавалерийской части, потому что его просто больше некуда деть. Ее привлекли к работе по борьбе с контрреволюцией… Она написала заявление, все сделала сама, и тем не менее она прежде всего мать и лишь потом солдат революции, хотя… Она пришла в революцию задолго до рождения сына. Любовь к мужу, к сыну, ненависть к врагам - все спеклось в единый сплав, и это была ее жизнь, ее терзания и радости, иной жизни она не представляла, да и не хотела представить. Единственно в чем могла себя упрекнуть, что с семнадцатого по девятнадцатый год, до Шкуро, как бы расслабилась, жила за спиной Сергея Ивановича, даже нагана не имела. И ни к чему он ей был. Эти годы были ее самыми счастливыми, годами ее женского счастья.

- Могу я проститься с сыном? У меня двадцать минут есть. Через полчаса обоз трогается… Если бы к вам ваша мать приехала…

Она стянула шляпу, стала зачем-то расправлять поля.

- Цалуйся, - отвернулся Илья. - Только от твоих поцелуев один вред солдату.

Мать хотела обнять сына, но тот отстранился.

- Мам, не надо, я же не маленький!

- Понимаю! Понимаю… - закусила губу Полина Гавриловна. - Сынок, если ты не выдержишь… Когда ты в море на тральщике ходил, я в сто раз спокойнее была, хотя там мины, подводные лодки… Тут совсем другое. И взрослый не каждый может. Я вот лошадей боюсь. Если не сможешь… Не горюй, не стесняйся, иди к Акулине. В Вэчека, к товарищу Сойкину, он в курсе дела. Запомнил?

- Да, запомнил! - потупился Ваня. - Мам, ты иди, а?

- Хорошо, хорошо… Хотя что тут хорошего? Собственного сына обнять нельзя. И еще… Ваня, если вдруг где-нибудь увидишь меня, еще раз тебе повторяю, не беги ко мне, что бы со мной ни происходило, даже если бы меня вешали. И себя погубишь, и меня, и дело погубишь. Если я тебя сама не позову…

- Помню! - коротко сказал Ваня.

- Да! Иду! Иду! Извини, сын, что с собой не беру, - нельзя!

- Боец Сидорихин! - пришел на выручку Ване Илья Гарбузенко. - Гэть в конюшню, будешь навоз вилами носить. Я те не барышня-нянька, я те красный дядька! Бегом! Кохветок тут немае. Маты тоже немае. Один я для тебя и бог и царь - хочу с кашей ем, хочу с чаем пью. Все! Иди с богом! Пелагея, не сбивай дытыну с панталыку.

- Подъем!

Кто-то сдергивает одеяло, нет, не одеяло - черную жесткую бурку, которая пахнет полынью и лошадиным потом, а запах лошади самый желанный даже во сне.

- Гэть, голопузая команда, дрыхнуть, як барсук, горазд!

В хате полутемно. В окна брезжит рассвет. Дядя Илья одет по форме, встал затемно.

- Что-нибудь случилось? - встревожился Ваня.

Постель тянет магнитом, глаза слипаются.

- На Шипке все спокойно! - отвечает дядя Илья. - Полк ушел, бандиты объявились.

- Мы опоздали, про нас забыли? - всполошился Иван. - Я сейчас, я быстро, мы успеем, догоним…

- Че? - с презрением спрашивает Илья. - Куды всполохнулся? Полка немае тут. Зараз начнем солдатскую науку. Як ты портянку крутишь?

Он огрел мальчишку по спине, скинул легкие кавказские сапожки без каблуков, показал, как пеленают портянкой ногу, подумал, изрек:

- Начнем с подгонки снаряжения.

Наскоро позавтракав, они пошли к коням. На улице было безлюдно, лишь у штаба сидели бойцы, легкораненые и больные, курили «козьи ножки». После караула их не взяли в рейд, оставили нести гарнизонную службу.