Сын чекиста

У освещенного подъезда милиции Ванда вглядывалась в лицо Вовки. Боже, как похож на Арсена! Те же глаза, нос. Как бы обрадовался Арсен, если бы она привезла Володю в Харьков! Да, но мать этого ребенка жена ее мужа. Как это дико: у ее мужа есть жена!

Когда Арсения перевели в Харьков, вслед за ним поехала и Ванда. Ока любила. Впервые по-настоящему любила. Уйдет Арсен, и жизнь ее будет пустой. Воскресить для мальчика отца — значит потерять мужа. Арсений перестрадал гибель Катюши и сына. Зачем воскрешать мертвых? Зачем ломать жизнь живым? Нет, она никому не отдаст своего счастья!

Ванду вывел из задумчивости детский голос:

— Тетя, а тетя... Можно, я домой пойду?

— Конечно! Вот только зайдем в магазин, я тебе конфет куплю...

Высокий потолок расписан яркими красками: упитанный амур, хитро прищурившись, целится из лука. Кончик стрелы направлен в угол, где стоит узкая железная кровать, покрытая серым солдатским одеялом.

Здесь когда-то веселилась харьковская знать. В пышных нарядах вальсировали жены и дочери заводчиков, купцов, банкиров. Кружились в вальсе блестящие офицеры и дельцы. Комната гостиной в доме крупного сахарозаводчика. В двадцать втором году ее по ордеру получил Арсений Рывчук. Комната Рывчуку не понравилась. Куда матросу этакая махина? Зал, да еще с колоннами!

Кровать, взятая по ордеру, затерялась в комнате, как ореховая скорлупка в море. Под чудом уцелевшей от конфискации люстрой Арсений поставил небольшой кухонный стол, приобретенный на барахолке за несколько миллионов рублей, которые тогда ласкательно называли «лимончиками».

Позже в комнате появилось несколько стульев, старых, как ушедший в прошлое старый мир. На их спинках были вырезаны затейливые гербы бывшего владельца. Вместе со стульями в комнату Арсения перекочевал из кладовой учреждения мраморный умывальник, который даже пылкая фантазия завхоза не могла приспособить к деловой обстановке канцелярии. Умывальник был огромный, в его бак вмещалось несколько ведер воды, которую приходилось таскать из колонки с угла улицы. «Роскошную» обстановку дополняла «буржуйка» — печурка, сколоченная из листов жести. Она посажена на четыре кривые ножки, в одной из ее стенок дверка. От «буржуйки» к окошку, изгибаясь, вьется черная труба. Стена, возле которой проходит труба, густо закоптела, а на паркете рядом с «буржуйкой», как язвы, чернеют выжженные места. Обычно Ванда по нескольку раз в день топила «буржуйку». Растопив, она садилась возле нее на стул и смотрела в огонь. Пламя, пожиравшее дрова, казалось ей то диким зверем, то мятущейся душой грешника.

Из Елизаветграда Ванда вернулась в смятении. Ни слова не сказала она мужу о встрече с Вовкой. Она ужасалась тому, что молчала, и все-таки молчала.

На окнах мороз нарисовал волшебные цветы и звезды, за стенами дома беснуется ветер. Зябко кутаясь в платок, Ванда стоит у стола, в руке у нее книга. Рука дрожит. От холода? Арсений Александрович, накинув на плечи бушлат, склонился над тетрадкой. Он сжимает деревянную ученическую ручку сильными, огрубевшими пальцами.

— Как выделяется прямая речь? Ты помнишь? — спрашивает Ванда, и голос ее слегка дрожит.

— Помню.

— Тогда пиши: «Овод приподнялся, опираясь на колено врача, и широко открытыми глазами посмотрел на распятие...»

Ванда медленно прошла от стола к «буржуйке» и отчетливо повторила прочитанную фразу. Скрипя пером, Арсен шевелил губами.

«— Падре, ваш бог... удовлетворен?..» — диктовала Ванда.

«— ...Ваше преосвященство!

Монтанелли поднял глаза:

— Он мертвый...

— Да, ваше преосвященство. Не уйти ли вам отсюда? Это тяжелое зрелище...

— Он мертвый, — повторил Монтанелли и посмотрел на лицо Овода. — Я коснулся его, а он мертвый...»

Арсен перестал писать. Он снова остро переживал сцену расстрела Артура, которую знал почти наизусть.

Закончив ежедневный урок русского языка, Ванда похвалила мужа:

— Ты способный ученик. Очень способный!

— А учительница-то какая! — Рывчук закружил жену по комнате.

Ванда обвила руками шею Арсения, прижалась к его небритой щеке.

— Скажи, ты очень любил Катерину?

Арсений Александрович остановился и осторожно опустил Ванду, помешал кочергой в печурке. Начавший было угасать огонь вновь взметнулся, в печке загудело.

— Сколько лет прошло. Стоит ли вспоминать?

— Ну а если бы она оказалась жива?

— Если бы да кабы...

И Ванда еще раз поняла, что рассказать Арсению о встрече с его сыном свыше ее сил.

ГОРЕ НАРОДНОЕ

Вовка сидел на печке, когда Яков Амвросиевич вернулся из магазина. Его глаза казались еще более выпученными, усы щетинились, как пики. Оглядев комнату, он почему-то шепотом позвал:

— Мария!

Вовка заинтересованно свесил голову с печи, а Мария Александровна тревожно спросила:

— Фининспектор?!

— У них умер Ленин! — свистящим шепотом выпалил Яков Амвросиевич.

— Ленин? Да откуда ты узнал, Яков?

Вовка хорошо знал: Ленин — это самый главный большевик. Он видел картинку, на которой был нарисован Ленин на броневике, а рядом с ним матрос. Может, отец? В каждом матросе Вовке виделся отец; он тосковал по отцовской руке, которой никогда не знал.