Сын человеческий

В те дни начали строить новую станцию и опять открыли железнодорожные мастерские. Под вновь проложенными путями, в глубокой воронке продолжали гнить человеческие кости. Всюду еще виднелись следы катастрофы, но деревня уже стремилась приобщиться к благам цивилизации, старалась сбросить с себя тягостное оцепенение, в котором пребывала более пяти лет.

Церковной общине во главе со священником удалось начать восстановление разрушенной колокольни. При помощи сложной системы блоков подняли колокол, и даже часы привезли из Асунсьона. Только эти часы показывали время наоборот; каменщик вделал их в стену вверх ногами. Так что строителям станции было чем поразвлечься и позабавиться. Об иностранце забыли. Он съехал с постоялого двора. Перестал ходить в лавку: вероятно, кончились деньги. Спал под деревьями, а в дождь— на паперти. Он наладил часы, и отец Бенитес не возражал против его ночевок, хотя дамы из церковной общины неприязненно косились на бродягу и выражали крайнее недовольство: иностранец смотрел на них как на пустое место.

Сквозь прорехи рубашки проглядывало тело. Непривычная к загару кожа была сожжена солнцем до волдырей. Он худел с каждым днем. Отросла борода, из-под соломенной шляпы спускались до плеч светлые вьющиеся волосы. Старая фетровая шляпа изодралась в клочья. Она служила еще и подушкой и не выдержала долгого общения с колючками и бурьяном. Тогда Доктор заменил ее соломенной.

На смену износившимся сапогам пришли альпаргаты[25], купленные вместе со шляпой и пончо в лавке дона Матиаса. Видимо, после этой покупки кошелек иностранца опустел окончательно. Даже сдачу — и ту оставил на прилавке. Прошло немало времени, прежде чем он вернулся к дону Матиасу.

В нем произошли разительные перемены. И только голубые глаза с покрасневшими белками остались прежними. Непроницаемый, пристальный взгляд, как у слепого.

6

Кое-что все-таки удалось разузнать об иностранце.

На постоялом дворе и в лавке устраивались пирушки. В них принимали участие нья Лоле, дон Матиас, политический начальник Атанасио Гальван и Альтамирано. Там много судачили о пришельце, высказывали различные предположения, обменивались впечатлениями. Несмотря на сумбурность этих толков, под конец все же выяснилось, что он русский эмигрант.

Больше всех знал Атанасио Гальван, бывший телеграфист, который получил повышение и был облечен верховной властью в деревне за то, что донес на повстанцев. Он был связан с министерством внутренних дел.

— Я видел паспорт, — сказал он, машинально выстукивая пальцами по столу текст своего доноса. Он так часто его выстукивал, что эта привычка перешла а нервный тик. — Паспорт в порядке, завизирован русским консулом в Буэнос-Айресе, а зовут его Алексис Дубровский, — по складам выговаривал он. — Да, неразговорчивый гринго! Слова из него не вытянешь. Я уж ему и хлыстом грозил.

А одна из «цыпочек» нья Лоле рылась в бумагах Доктора, пока тот ходил в лавку, и нашла фотографию. Показала ее хозяйке, а потом положила на место.

— На фотографии снят он, это точно, — выпучив глаза, тарахтела приземистая толстуха нья Лоле. — Без бороды, гораздо моложе, только все равно он. В парадной форме и похож на полковника Альбино Хару. Тот был красавчик, а этот еще лучше. Помните полковника, когда он приезжал в Каи-Пуэнте на торжественное открытие железной дороги? Красивый такой, разодетый. Сошел на перрон, где стояли важные сеньоры. Ни дать ни взять — архангел Гавриил, только с черными усиками. Все наши девицы так и обмерли. Даже у меня дух захватило. Чего уж больше…

Она остановилась и передохнула.

— К чему ты все это говоришь? — спросил Альтамирано.

— А к тому, что он похож на полковника Хару. Но блондин. Тамошние девицы, наверно, тоже вздыхали по нему. А он женат. На фотографии рядом с ним молодая сеньора, не женщина — загляденье, на руках ребеночка держит.

— Что ему здесь нужно? — сказал мировой судья Климако Кабаньяс.

— Видно, удрал от большевистской революции, — ответил отец Бенитес. — Там аристократам головы рубят.

Он рассказывал о царе всея Руси, которого расстреляли вместе со всей его царской фамилией на крыше какого-то дома.

— Почему на крыше? — спросил секретарь управления.

— А чтобы было поближе к небесам, — отозвался дон Матиас из-за прилавка. — Нельзя же самого царя да где-нибудь в канаве и расстрелять, дружище. Верно, дон Климако?

— Там победили революционеры, вот в чем беда, — озабоченно пробормотал судья, подвигаясь на самый краешек стула.,

— Ну, то там… — презрительно сказал бывший телеграфист, выбившийся в политические начальники. — Мы-то здесь знаем, что делать с революционерами, которые хотят восстать против конституционной власти. Помните, как мы с ними расправились?

Никто не нуждался в напоминаниях доносчика.

Каждый старался не глядеть на собеседника, думая о восстании крестьян. Прошли годы, деревня вновь отстраивалась, воронку наконец зарыли, и все равно следы этого трагического события остались и поныне. Особенно в памяти.