Сын детей тропы (СИ)

Шогол-Ву не ответил ему. Держа лук наготове, он огляделся и медленно двинулся в сторону от дороги.

Первый из подельников слепого лежал там, за высоким камнем, вниз лицом. Второй нашёлся дальше. Пытался бежать.

Ни следа, ни движения на белой равнине. Впереди темнел храм, по левую руку — Зелёная грива. По правую, в стороне от дороги, скребла небо ветвями жидкая рощица.

— Не смей меня оставлять!

Хриплый голос перешёл в кашель.

— Слышишь, ты?..

— Жди, — сказал Шогол-Ву.

— И не подумаю! Я тут стрелу в спину, знаешь, не желаю получить!..

И человек зашёлся кашлем.

— Это случилось ещё до снега. Следов нет. Ашша-Ри ушла и не возвращалась.

— Так куда тебя несёт, в таком случае? Идём… дальше…

Шогол-Ву махнул рукой и направился к рощице, серой и низкорослой. Кустарников здесь было больше, чем деревьев.

Он не спешил. Смотрел — никуда и на все ветви одновременно, подмечая каждое движение. А больше слушал.

Тихо-тихо потрескивал снег под мягкими подошвами. Шептал и свистел негромко ветер, нежно покачивая ветви — так нежно, что даже не тревожил их белые одежды.

Слабо и зло ругался человек, пробираясь по его следу.

Шогол-Ву сомкнул веки и вздохнул. Потом обернулся.

— Я просил, жди у дороги.

— Сам жди!.. Ты что там забыл, рожа синяя?

— Плохой кашель, — пояснил запятнанный. — Не дойдёшь до Заставы.

— Да? И чего, ты решил присмотреть, где меня закопать?

— До людского жилья неблизко. Но трое где-то спали и ели. Жди.

Человек доковылял, спотыкаясь о мёрзлые комья, и вцепился в рукав запятнанного. За ним шла нептица, медля, вытягивая шею и прислушиваясь к чему-то.

— Тогда тихо, — сказал Шогол-Ву. — Ни звука.

— Да понял я… — просипел человек и закашлялся. — Это всё ты виноват. В реку меня скинул…

— Ш-ш-ш!

— Шли бы сразу к Заставе, так уже б у поселений были. У Дубов… Может, у Большого Корня. Мне бы только ночь под крышей да пойла местного хлебнуть, и как новенький…

Кашель скрутил его, помешал договорить.

— Ух… Больно… — прохрипел человек и сплюнул.

— Я сказал, молчи.

— Да, ага… Если попаду к ушам богов, расскажу, как ты… клятву дал, а сам… в реку, и вёл не туда, и спать на голой земле…

— Язык вырежу, чтобы молчал.

— Ах ты выродок! Боги и так поймут…

— Чтобы сейчас молчал, — пояснил Шогол-Ву.

Человек зло блеснул глазами, но стиснул зубы и удержал слова.

Хижина пряталась в сердце рощи. Прежде её окружали другие постройки, теперь от них остались только каменные печи, оплетённые лозой, замшелые, с обрушенными трубами. Сохранились ещё ноги, на которых стоял амбар.

Брёвна стен раскатились. Никто не гнал жёсткие травы и кустарники, и они поселились там, где когда-то ели и спали люди.

Единственное жильё, уцелевшее здесь, само как будто пустило корни. Низкая крыша поросла травой, серой и косматой. Лишь кое-где зеленели пятна мха.

Стены почернели от времени. Дожди, земля и то, что она рождает, сгладили границы брёвен, и казалось, хижина выросла здесь однажды, а людские руки её не касались.

Нептица припала к земле, настороженно глядя вверх. Одним прыжком, хлопнув крыльями, скакнула на крышу. Тонкий звериный визг раздался и тут же стих.

Человек дёрнулся.

— Проклятая тварь, — прохрипел он. — Это что было?

Шогол-Ву поглядел вверх, где нептица мотала из стороны в сторону бурое тельце.

— Моховик, — ответил он и засвистел, подзывая зверя.

Нептица послушала не сразу, но спрыгнула. Гордо опустила в снег добычу, склонила голову, блеснула глазом.

— Вот же тварь проклятая, — сердито выдохнул человек и закашлялся. — Убьёшь моховика… добра не жди…

Нептица подняла зверька, подбросила раз, другой и перекусила с хрустом. Проглотила в мгновение ока, будто его и не было. Закружилась, распушив хвост, выискивая новую жертву.

— Всё. Нам конец, попомни мои слова. Нам конец…

Шогол-Ву молча направился к хижине, волоча спутника за собой.

Стёкла единственного окошка заросли землёй, и внутри было черно, тесно и затхло. Человек запнулся о доски прогнившего пола и упал бы, если бы запятнанный его не держал.

— Это конец, — пробормотал человек.

Опустившись на низкую лежанку, покрытую шкурами, он всё шептал. Шогол-Ву разводил огонь.

Пламя затрещало, несмело перебираясь с трухи на полешки, кем-то наколотые и оставленные, и в хижине посветлело. Запятнанный повесил мешок на крюк, взял пустой котелок.

— Ты куда? — хрипло спросил человек.

Шогол-Ву показал ему котелок вместо ответа.

— Это конец… Всех богов оскорбили, каких могли — связался с выродком… Слова не скажет… Дикая баба тут ходит, нашёл, где остановиться… Так и помру, а эти ведь ещё и сожрут меня, твари…

Запятнанный не стал дослушивать, вышел.

Нептица бродила вокруг. Заметив его, подбежала радостно, ткнулась в плечо. К перьям у клюва пристало что-то лёгкое, тонкое, зеленоватое — хвост моховика. Шогол-Ву смахнул его и покачал головой.

Убить моховика и вправду считалось дурной приметой.

Эти создания, мирные и небоязливые, обитали у озёр, болот и родников. Сидели у воды, вытянувшись столбиком, водя тонким рыльцем из стороны в сторону. От избытка влаги в длинной шёрстке, бурой, как свалявшаяся трава старого года, прорастал мох.