Сын детей тропы (СИ)

— Ну ладно, жрать-то идём? Я заглянул вот вас позвать, да как бы там всё не съели, пока мы языками болтаем.

Они вышли во двор, бурлящий, как варево в котле. Люди, краснощёкие и потные, налетели, потянули в танец.

— Мы сейчас вернёмся, — пообещал Нат весело, отводя чужие руки, и прошипел спутникам:

— Живее идите, и нечего пялиться по сторонам, или оставлю вас плясать, ясно?

У двери замешкались, проход загородил гуляка. Согнулся и стоял, пошатываясь, пока его выворачивало за порог.

Нат вытянул шею, пытаясь разглядеть что-то в зале.

— Вроде ещё не трогали…

— Чего ты тревожишься? Еды много, люди сыты.

— Ты, друг мой, видно, мало знаешь о людской жадности. А я тебе скажу: там, на упокоище, многие по-глупому застряли. Путники ограбленные товар жалели. Не попасть к ушам богов из-за тюка шерсти — как тебе, а? Ещё жадюга один выл, что дом по наследству родне отошёл, которую он не жаловал. Хотел вернуться да спалить…

В это время кто-то решил выйти наружу и, не долго думая, пнул человека, застрявшего в дверях. Тот не удержался, полетел вперёд. Шогол-Ву успел перехватить его под руку, развернул к стене и оставил, не дождавшись благодарности. Гуляка, видно, не понял, что ему помогли, и принялся ругаться зло, поминая и людей, и богов.

На похлёбку и правда нашлись желающие, собрались уже у котла. Рыжий проснулся и сидел, потирая виски, вытянув длинные тощие ноги. Поднял всклокоченную голову, и в мутных глазах что-то мелькнуло.

— Глядите, выродок! — сипло воскликнул он. — Пришёл на мою похлёбку… А ну, проваливай, здесь таким не подают! Моя стряпня не для таких, как ты, понял?

— Ты, Фелле, молчал бы да не позорился, — сказала его сестра.

Она спустилась и теперь сидела рядом с Йокелем, прижавшись тесно, но смотрела на запятнанного.

— Ты дрых, это все видели, только глаза продрал. За работу и взяться не успел. Любого спроси, скажут, это он готовил.

Взгляд её тревожил. Женщины детей тропы смотрели так же, когда звали за собой — всегда других, не его. Шогол-Ву надеялся, и на него посмотрит хоть одна, но сейчас не чувствовал радости.

— Это я варил! — обиженно заревел Фелле, выкатив глаза, и хлопнул по лавке. — Я! Ну, Ингефер, не ждал я от тебя, что лгать станешь!

Но и люди его не поддержали.

— Правду она говорит, ты как свалился на лавку, вот только и встал. Во сне, наверное, привиделось, как варишь чего.

— Ага, котёл заместо ведра себе поставил, корни даже не дочистил…

— А пятнистого не гони: Хоп ему разрешил. Да у нас с ими вражды и не было, если подумать. Это там, за рекой…

Рыжий поднялся с лавки, обиженный, с трясущейся губой.

— Да, вот так? — сказал он. — Вот этот вам милее, значит, чем я, что на его сторону встали? Ну и жрите его варево вонючее, чтоб вы отравились да подохли раньше, чем боги за нами придут!

Он хотел ещё плюнуть в котёл напоследок.

Шогол-Ву застыл, стиснув зубы. Понял всё и успел бы остановить, вот только боялся, не вышло бы ссоры.

Нат заступил дорогу, и плевок угодил ему в грудь.

— Не ты трудился, так не порти, щенок, — сказал он рыжему, растирая мокрое рукавом. — Я эту похлёбку знаешь сколько ждал? Вот, и люди ждут. Иди, сунь голову в бочку да остынь.

Ингефер взяла черпак, щедро плеснула каждому. Подошёл и Зебан-Ар, протянул две миски, дождался, пока ему вернут полные, и ушёл наверх, не проронив ни слова.

Нат кидал в себя ложку за ложкой, сопя. Опустошил миску, взял добавку и тогда сказал:

— А и добрая похлёбка, нечасто я такую едал! Ну, удивил. Не знал я, что в вашем племени так умеют.

— В племени не умеют.

— Так где ж ты научился?

— Старшие брали с собой, когда водили по тропам, вот и учился где мог. Если люди не гнали, смотрел, расспрашивал.

— А, готовку любишь, значит?

— Не люблю.

— А зачем тогда? — спросил Нат, откладывая ложку.

— Мне доверяли только это дело. Я думал, если справлюсь, угожу им, племя примет меня как равного.

Шогол-Ву сразу пожалел об этих словах, особенно когда заметил, что слушал его не только Нат. Хельдиг смотрела так, будто это её обидели. Что было в глазах Ингефер, трудно понять.

— Так и чё, приняли? — сочувственно спросил один из соседей по столу.

— Нет.

— Вот выродки, а!

— Ты это, ты у Хопа оставайся. Выпивка тут что надо, а стряпня — ты уж прости, Ингефер, — живот не радует. Так мы уж хоть напоследок себя побалуем, сколько того времечка осталось…

И мужик заскулил, роняя в миску пьяные слёзы.

Мальчишка, притулившийся рядом — должно быть, сын, — дёрнул его за рукав, стыдливо пряча глаза, но вот и сам заморгал, губы затряслись.

Шогол-Ву доел молча, торопясь, не чувствуя вкуса похлёбки. Перебросив ногу через скамью, выбрался из-за стола и пошёл наверх.

Первая же найденная пустая комната его устроила. Кровать была коротка, но ему хватило и шкуры, которую он стянул с соломенного тюфяка и бросил в углу. Опустив гудящую голову на сгиб руки, Шогол-Ву закрыл глаза.

За опущенными веками мир закружился быстрее. Шогол-Ву подумал, не уснёт, и ещё подумал, не поискать ли ведро, когда ощутил, что он не один. Кто-то встал между ним и окном, за которым горели костры, и людской гомон, казалось, затих.