Сын детей тропы (СИ)

Теперь веселье догорело и умерло, и в опустевшем разорённом зале не осталось почти никого. Кто ушёл домой, кто спал наверху. Только кто-то гремел в дальней комнате, может, искал выпивку. Ещё один растянулся на лавке у стены, с головой укрывшись курткой и мыча во сне, да хмурый поселенец, морщась, прихлёбывал из кружки, расчистив себе угол стола и держась за лоб.

— Чё орали-то? — спросил он угрюмо, поднимая больные глаза.

— Плохой сон. Не о чем тревожиться.

В дверь заскреблись, и послышался тонкий голос нептицы. Переступая черепки и брошенную посуду, запятнанный прошёл через зал и отворил.

Нептица встряхнулась, обнюхалась с псом, но заходить не спешила. Шогол-Ву подождал, оглядывая сонный двор с чёрными пятнами кострищ, и прикрыл дверь. Нептица заскреблась опять.

— Чего ты хочешь, Хвитт? — спросил запятнанный, выглянув наружу. — Заходи.

Но она отошла и оглянулась, приглашая идти за собой.

Глава 31. Прощание

Нептица повела за угол. Подходя, Шогол-Ву услышал стоны.

На корточках у стены, у бочки с водой сидел мальчишка, и ему было худо. Заслышав шаги, он поднял измученное лицо, дёрнулся, округлив глаза, и выставил руку в защитном жесте.

— Если будешь убивать, я закричу!..

— Зачем мне тебя убивать? Поднимайся, идём в дом.

Нептица села, вытянув задние лапы, и склонила голову набок. Пёс почесал за ухом, заскучал и потрусил прочь, к ограде, по своим пёсьим делам.

— Отстань, — сказал мальчишка сипло. — Сам знаю, что мне делать.

— Знал бы, не сидел тут с больной головой. Ты вымок и озяб. Не уйдёшь в тепло, привяжется хворь.

— А тебе что за дело? — окрысился мальчишка. — Боги нас оставили, им всё равно, что будет с нами! Мы все умрём, так что за разница, когда?

— Никто не живёт вечно, но сдаваться раньше времени глупо. Не придумывай за богов, чего они хотят. Идём.

Мальчишка посмотрел из-под бровей недоверчиво и хмуро и, покачнувшись, встал. Зачерпнул воды из бочки, плеснул на лицо и растёр. Пригладил встрёпанные короткие волосы, мокрые у лба, и пробурчал:

— Ну, идём…

В доме он сел, морщась, и видно было, его мучает и запах пролитой выпивки, и чад очага. Шогол-Ву поставил ему ведро, подвесил над огнём котелок. Нашёл волосянку, тонкое сплетение корней, уже подготовленную, отмытую и просушенную. Бросил в закипающую воду, помешивая, и над нею тут же поднялась белёсая пена.

Шогол-Ву зачерпнул кружку, добавил давленых ягод животворника, размешал и поставил перед мальчишкой.

— Пей.

— Ты чего? — вскинулся тот. — Этим же моются только!

— И пьют, если нужно вымыть отраву. Пей, или станет хуже.

Мальчишка придвинул к себе кружку, настороженно глядя. Глотнул, морщась, и высунул язык.

— Пей сразу до дна.

— Да, а если я умру от этого?

— Разве ты не этого хотел?

Лицо мальчишки вытянулось, и Шогол-Ву добавил:

— Не умрёшь. Станет легче. Пей.

— Ну ладно, — проворчал тот, глубоко вдохнул, зажал нос и осушил кружку большими глотками.

— Ох, что-то мне не стало лучше, совсем не стало, — простонал он.

Шогол-Ву пнул ногой ведро.

— Не держи в себе.

Повторять не пришлось.

Когда мальчишка отплевался и поднял голову, утирая слёзы, перед ним уже стояла вторая кружка.

— Не-е, не хочу больше, мне полегчало уже!

— Пей. Где твои друзья? Должно быть, им тоже худо.

— А, эти по домам давно…

— А ты почему не дома?

Вместо ответа мальчишка потянул к себе кружку, выпил и согнулся над ведром. После ещё долго сидел, опустив голову и шмыгая.

— Через нос пошло, — пояснил сипло.

Нептица заскреблась в дверь, и запятнанный отошёл, чтобы впустить. Пёс влетел раньше неё, завертелся, принюхиваясь.

Объедков хватало, но ему приглянулась кость, уже облюбованная рыжухами. Пёс зарычал, подбираясь ближе, рыжухи зашипели, выгнули спины. В другой раз не отступили бы так легко, пустили в ход клыки и когти, а тут, видно, уже насытились. Кинулись прочь — по лавке, по телу спящего, — взлетели на балку рыжими огнями и следили, утробно ворча, как пёс гложет их кость.

Человек под курткой пробормотал что-то невнятное, махнул кулаком, перевернулся на другой бок и зачмокал губами.

Нептица подошла взглянуть, чем занят Шогол-Ву. Тот искал травы, выкладывая на стол, и она склевала чёрный лист и тут же принялась кашлять, отплёвываясь.

— Нельзя, Хвитт, — сказал запятнанный. — Это не для тебя.

— Хвитт? — поднял голову мальчишка. — А я уже видел такую, и её тоже звали Хвитт!

— Где видел?

— А вот как мы ехали к Степной лапе, с кружной дороги чуть свернули, дали крюк — по пути доставляли груз — и встретили потешников. У них был зверь в клетке, но тот умел танцевать.

— Это мы и были.

— Да ладно! Я бы что, не признал в-в… Ох, ну…

— Мы прятали лица, потому и не признал. Я помню твоё имя: Тонне.

— Да, так что, она танцует? — буркнул мальчишка, глядя в пол. Уши его заалели, как животворник по осени.

— Нет.

— А зачем тогда врали, что танцует? Так вы не потешники?

Шогол-Ву промолчал, оглядывая холщовые торбы, что висели на гвоздях у стола хозяина. Втянул носом воздух. Дёрнул завязки, убедился, что нашёл душистые орехи, и положил их к чёрному листу.