Сын детей тропы (СИ)

— А вот как думаешь, друг мой Шогол-Ву, если то был мертвец, а не дух потревоженный, то выходит, нет у нас вины перед богами?

— Ты не любишь держать обещания, да?

— Да я слово своё всегда держу! Только если я никакого зла не совершил, то вроде как и слово попусту дал. Ну, куда торопиться, мы ещё награду не получили. Вот получим, поглядим тогда.

Они останавливались дважды. Поджидали нептицу, давали рогачу отдохнуть и напиться. Сидя у говорливого родника, Шогол-Ву вглядывался в туманную даль, но не видел и не слышал погони.

— Я не понимаю, — сказал он наконец. — Почему за нами не идут?

— Ну так след потеряли. Это у меня, вон, лучший проводник во всех Разделённых землях…

Рука человека застыла над плечом запятнанного. Хотел потрепать, но вовремя вспомнил о ранах.

— А у них такого нет, — завершил он.

— Найти след нетрудно. Люди могут. За нами не идут.

— Может, другими путями. А мы вроде недалеко от Кривого Луга, а? Гляжу, места знакомые. Ты как, тут хочешь заночевать или под крышей? Давай крюк сделаем.

Шогол-Ву окинул взглядом пустынную равнину с редкой порослью. Далеко-далеко, как упавшие искры, тлели огни поселения, то разгораясь, то потухая в негустом тумане.

— Здесь ночевать нельзя. И туда нельзя, опасно.

— Ха! А мы далеко и не полезем. Живёт у меня там кое-кто на окраине. Ну? Придём тихо, незаметно, а на рассвете дальше двинем.

— Хочешь, иди. Я заночую под открытым небом. Кто примет такого, как я?

— А вот и посмотришь, кто. Да ты не бойся, человек надёжный.

Уже совсем стемнело, когда рогач, устало фыркнув, остановился у жилья на отшибе. Домишко был плохой, земляная крыша просела, внутри не горел огонь. Но тянуло дымом, и в покосившемся сарае возились куры, вскрикивая сонно. Видно, сбились в поисках тепла, и кого-то столкнули с насеста.

Человек спустился на землю, размялся, подставил плечо, чтобы запятнанный мог сойти. Нептица добрела, поджимая лапу, и легла. Раскрыла клюв, тяжело дыша. Притихла ненадолго, прислушиваясь к шуму в курятнике, и вновь задышала со свистом.

Человек поднял было руку, чтобы постучать, но тут дверь сама отворилась.

— Кто здесь? — спросил женский голос, высокий, скрипучий. Без страха спросил.

— Тётушка Галь, да улыбнётся тебе Двуликий! А я…

— А-а, вот кто пожаловал!

Женщина протянула руку, коснулась лица гостя. Немолодая, но лица в сумерках почти не разглядеть. В неприбранных волосах, когда-то чёрных, пенными ручьями текли седые пряди.

— Давно не виделись, Нат. Забыл тётушку, совсем забыл!.. Ты не один?

И погрозила пальцем:

— А улыбку Двуликого нечего поминать! Думаешь, не знаю я, что сейчас время Одноглазого, когда добрые люди по дорогам не ходят? Опять ты за своё, а? Что натворил в этот раз?

— Да что ты сразу о плохом? Вот, спутник мой болен. Дарен его зовут. Из-за него тащились едва, а то бы раньше явились. Нам бы рогачей привязать, накормить да напоить, и самим отдохнуть.

— Рогачей, значит? — спросила хозяйка дома. — Ну, привязывай, привязывай. В сарай загони и в дом иди.

Она подняла руку и поманила Шогола-Ву.

— Идём со мной.

В доме слабо тлел очаг, освещая голые стены и рассохшийся пол. Длинный сундук, накрытый шкурами, служил и лавкой, и лежанкой, рядом приткнулся стол, а больше тут ничего и не было. Только полки с нехитрой утварью у печи.

Хозяйка подняла крышку сундука, вытащила ещё шкуру, подала запятнанному. Здесь, у очага, стало видно, что глаза её затянуты белой пеленой, как туманом.

— На, устроишься в углу.

А когда он подошёл, протянула руку, цепко схватила перо, вплетённое в прядь волос, и пробормотала с усмешкой:

— Дарен, ага, как же. Думаешь, если Трёхрукий забрал глаза у тётушки Галь, то она не видит? Трёхрукий дал взамен больше… Что же ты? Бери шкуру.

— Я могу уйти. Посплю снаружи.

— «Уйти»! Стели и ложись. От ужина ничего не осталось, но Нат, если не глуп, яиц прихватит, испечёте. Ты и правда болен, тут он не врал. Что с тобой, а?

— Поранился.

— Да, тётушка Галь могла бы и сама догадаться, раз пахнет кровью и вечником. И обо что же ты поранился?

— О плеть.

Старая женщина скрипуче рассмеялась.

— И как только вы с Натом поладили, хотела бы я знать? Ох, бедный ты, бедный.

Вернулся человек, отворив дверь ногой. Прошёл боком.

— Ты, тётушка, для нас яиц не пожалеешь? А то ведь к ужину, я думаю, никого не ждала, а у нас мешки пустые, и животы тоже.

— Для добрых гостей припасов не жалко, хозяйничай. А ты…

Она обернулась к запятнанному, будто могла его видеть.

— Ложись уже… Дарен.

Глава 13. Дева

Шогол-Ву задремал ненадолго, проснулся, и сон больше его не брал. Спина горела, будто плеть гуляла по ней, десятки плетей, и не было покоя на жёстком полу, на тонкой шкуре.

Он повернулся раз, другой. Сел. Голова была тяжёлой, будто наклонился к очагу, и жар туманил глаза, и всё плыло от дыма.

Шогол-Ву прижался лбом к холодной стене. Стало легче, но ненадолго.

Он поднялся, открыл дверь тихо, чтобы не шуметь, и вышел в стылую чёрную ночь.

Где-то брехал одинокий пёс, и в тишине его лай разносился далеко. В сарае зашумело и стихло, курица издала сонный звук. Фыркнул за стеной рогач.