Сын директора

Кроме меня, в вагоне сидят еще двое. Впереди, через два места, — молодая женщина в темно-синем пальто и шапочке. Она сидит прямо и неподвижно, словно прикованная, рядом на полу — большой дешевый чемодан с ободранными углами и блестящими замками. Изредка она поворачивает голову к окну, только голову, и тогда я вижу сердитый глаз, нахмуренные темные брови, — или ей не хочется ехать туда, куда она едет, или думает о чем-то неприятном. В другом ряду, сразу за клеткой вожатого, покачивается на металлическом сиденье старик с испитым лицом. Он одет в запачканный белесый плащ и резиновые тапки, глаза у него красные и слезятся. С тех пор, как я сел в трамвай, он все считает в горсти стотинки. Все считает, трет глаза костлявым кулачком и что-то бормочет себе под нос. Я стараюсь не смотреть на него, но все равно вижу, даже когда поворачиваюсь к окну, и у меня першит в горле. Не могу смотреть на таких стариков.

Проезжаем крытый рынок. Трамвай с грохотом несется по ночной улице. Освещенные витрины кажутся мертвыми, словно и предметы умирают, когда остаются одни. Рабочие из управления городской гигиены в брезентовых робах чистят слякоть; один толкает катушку с черным шлангом, другой направляет сильную струю воды. Напрасный труд, потому что в воздухе опять летят мелкие снежинки, и на мосту на бульваре Сливницы гривы львов уже побелели. Пока доехали до вокзала, снег стал гуще, вокруг белых прутьев неоновых фонарей кружатся маленькие голубые вихри.

Я схожу вслед за женщиной и поднимаю воротник телогрейки. Она еле тащит чемодан, через каждые пять — шесть шагов меняет руку. Я догоняю ее.

— Вам тяжело, — говорю я, — дайте донесу чемодан до перрона.

Она мельком взглядывает на меня, темные брови сходятся на переносье:

— Нет, спасибо.

— Мне не надо денег…

— Иди своей дорогой!

Я прохожу мимо. Может, она испугалась, что я стащу чемодан? Если она из провинции, наверное, наслушалась про софийских хулиганов. Или просто гордая и злая — есть такие, они вечно сердятся, и первым делом готовы заподозрить тебя в самом плохом. Однажды я уступил место в автобусе одной такой, хромой и с палкой; ух и ругалась же она, и орала, — иди, дескать, к своей бабке, можешь ей места уступать, — я не знал, куда деваться. Решил, что она ненормальная, с каким-нибудь комплексом. Но тетка скоро совершенно спокойно заговорила с какой-то знакомой, а один пассажир шепнул мне на ухо:«Упаси бог от сварливой бабы!»Так что люди разные бывают, на кого нарвешься — дело случая.

Справа от южных ворот вокзала замечаю старенький зеленый «москвич», — значит, Шеф уже здесь, и через зал ожидания выхожу на перрон. Под длинным навесом немногочисленные пассажиры постукивают ногами возле чемоданов — их поезд еще не подавали. Милиционер разговаривает с железнодорожником. Открытые пути серебрятся от снега, метет. По первому пути идет маневровый паровоз. Машинист, прищурив глаза от метели, что-то говорит помощнику и сердито скалится.

Я спешу нырнуть в туннель под вокзалом, в конце которого находится экспедиция. Здесь тихо, ветра нет, но сквозняк пробирает до костей. Туннель тесный — двум электрокарам не разминуться, — но перед экспедицией расширяется, и там уже лежат кучи подготовленных пакетов с газетами и журналами. Толкаю дверь справа, она визжит. Женщины и девушки у конвейера на минуту поднимают головы. Я машу Зорке, но она считает газеты и не видит меня. Она в старом розовом свитере с высоким воротом, брюки от спецовки облегают бедра. Длинные сильные бедра, широкие бока — женщина, а ведь всего на два года старше меня. Красноватые волосы, разбросанные по плечам, блестят в свете лампочки.

Здесь тепло. Печка, сделанная из огромной железной бочки, раскалилась докрасна — наверное, в уголь добавили кокса. Я отправляюсь к печке, но меня останавливает мужской голос:

— Пешо, мы здесь!

Это Шеф. Он сидит на шатком столике за дверью, курит и покачивает короткой ногой. Правая штанина задралась до колена, воротник рубашки под коротким спортивным пиджаком расстегнут, галстук, наверное, в кармане, как всегда. Круглая стриженая голова со спокойным, здоровым лицом и пухлыми губами похожа на хорошо надутый футбольный мяч. Самое хорошее в Шефе то, что он никогда не злится и почти всегда улыбается. Может быть, поэтому все зовут его Шефом — полушутя, но с уважением.

Здороваюсь и оглядываюсь по сторонам — ищу ребят из бригады. Шеф почесывает крепкую шею и протягивает сигареты:

— Затянись. А ребят не ищи, не пришли. Сегодня придется семь потов пролить.

— Как это не пришли?

— Вчера получили зарплату. Пока не профукают не придут. Только батя Апостол здесь, пошел за электрокаром.

Для меня это — новость. Что Шатун не придет — неудивительно, он прогуливает часто, и ничто его не берет, ни выговоры, ни вычеты из зарплаты. Но Кореш и Студент?

— Студент известил, что болен, — говорит Шеф, вздыхая.

— Ничего не болен, зубрит к экзаменам. А Кореш… кто его знает. Серьезный мужик, но и его схватывает иной раз. Ничего, как-нибудь справимся.