Сын эрзянский

Дмитрий опять принялся высчитывать. Он лишь теперь почувствовал, что в избе жарко. Зипун на нем стал тяжелым. Спина взмокла. На лбу выступили капли пота.

— За другой неделя, середа, — наконец сказал он и рукавом зипуна вытер лоб.

Поп поднял глаза к выскобленному до желтизны потолку и стал вслух высчитывать:

— Это какое же было тогда число, среда за той, другой неделей?.. Сегодня у нас одиннадцатое...

Все молчали. Бабушка Орина, ее сын и Ольга стояли, раскрыв от удивления рты. Они ничего не понимали из того, о чем бормотал поп. Изумился и Никита, что Нефедов Дмитрий объясняется с попом по-русски. По-эрзянски из него иногда и слова не вытянешь, а тут разговорился.

Дмитрий, переминаясь с ноги на ногу, следил за выражением лица попа.

— Значит, твой сын родился двадцать осьмого числа октября месяца, и — решил тот и, полистав какую-то книжку, сказал: — В день святого Стефана-Савватия... Нарекается твоему сыну имя Стефан.

Дмитрий помог Орине распеленать ребенка, затем взял его голенького под мышки и протянул попу. Тот положил его грудью на левую ладонь, подержал над купелью, правой горстью почерпнул из купели немного воды и побрызгал на пушистую голову, спину. Затем опустил ребенка пониже, так что он слегка коснулся пальцами ног воды. Дмитрий смотрел на сына с трепетом и видел, как неприятно морщилось его красное личико от водяных брызг, как он водил маленьким ртом, а ногами и руками все время загребал, словно пытался сплыть с ладони попа. И за все это время он не издал ни звука. Не заплакал он и после, когда его завернули в пеленки и вынесли в заднюю избу. Другие дети кричали, плакали, а этот лишь сопел и молчал.

— Митрий, какое имя поп дал ребенку? — спросила бабушка Орина в задней избе.

Дмитрий задвигал скулами, насупил брови.

— Стяван или Тяван... как-то вроде так...

— Что за имя Тяван?! — удивилась Орина. — Разве так называют детей? Иди спроси попа, должно быть, как-нибудь по-другому.

Дмитрий нерешительно потоптался и вернулся к попу. Тот обрадовался Дмитрию. Он никак не мог понять, что хотели сказать ему сменившие Нефедова прихожане.

— Скажи попу, дядя Дмитрий, — обратилась к нему женщина, — что мы хотим назвать девочку именем ее бабушки.

Дмитрий покашлял, собрал все свое мужество и принялся про себя складывать те немногие русские слова, которыми мог бы объяснить желание крестных.

— Как бабка, так девка нада назвать, — сказал он наконец попу.

— Э-э, — рассмеялся тот. — Вот оно што! Нет, так нельзя. Скажи им, так не могу. Канон не дозволяет.

— Поп говорит, что ему так назвать девочку кто-то не велит, — перевел Дмитрий прихожанам.

— Кто же это не велит, бог нешто? — удивилась женщина.

— Говорит, что какой-то «канун», — объяснил Дмитрий. — А что оно такое, я и сам не знаю.

Он помедлил некоторое время и спросил, что за имя Стяван.

— Стефан, не Стяван, — поправил его поп. — По-простому Степан, — сказал он и попросил его остаться здесь, пока не окрестит всех. — Ты тоже говоришь не ахти как, но тебя хоть понять можно, — добавил он и крестом указал на лавку, где стояла-большая деревянная чашка с деньгами за требы.

Никита-квасник от злости весь передернулся. Он не усидел у двери, пошел к предпечью и там сел на лавку.

«Смотри-ка, что вытворяет Нефедов, с попом разговаривает, словно бы со своим другом, — бесился Никита. — Где же этот лытка так научился говорить по-русски? У него, Никиты, две лошади, трое сыновей и три снохи, то и дело ездит в Алатырь, встречается с хорошими людьми, да и то по-русски знает всего лишь одно слово, которое постиг на базаре: «Почем...»

Дмитрий расстегнул крючки зипуна и на минуту выскочил в заднюю избу, чтобы сообщить бабушке Орине имя ребенка.

Та, услыхав, заойкала:

— Степан, Степа... вай, какое хорошее имя, прямо настоящее эрзянское! На улице молодая крестная попросила Орину:

— Дай, бабушка, я немного понесу Степу.

— А не уронишь?

— Не уроню.

— На, доченька, да смотри, держи его покрепче, — сказала старуха, передавая ей ребенка.

Ольга зарделась от радости. Она шла, гордо поглядывая по сторонам: видят или не видят ее подружки, густо облепившие окна избы Никиты-квасника. Из всех их только она, крестная, удостоилась побывать внутри и видеть, как крестят младенцев. Других туда не пустили... И вдруг, заглядевшись, Ольга споткнулась и упала. Ребенок вылетел у нее из рук и покатился по. мерзлой земле.

Бабушка Орина в испуге бросилась к нему:

— Вай, убила! Вай, убила!

Она торопливо завернула ребенка в пеленки, прижала его к себе, а свободной рукой закрестила место, где он упал, и поплевала на него.

— Эту крестную еще саму надо таскать на руках, а ты ей отдала ребенка, — сказал ее сын.

— Ничего не будет, бог сохранит, я трижды перекрестила то место, — возразила Орина. Дальше они пошли уже вдвоем.

Пристыженная, убитая горем, Ольга отстала от них. Она не смела взглянуть на хохочущих подружек, свидетельниц ее позора. Ей казалось, что теперь она уже не может пойти к Нефедовым и никогда не возьмет в руки понянчить маленького Степу...