Сын эрзянский

— Картошка для чего? — удивился Иваж.

— Трубку сделаем, — сказал Охрем.

Он высыпал с ладони табак на край лавки и взялся доделывать деревянную лошадку.

Иваж выбрал картофелину покрупнее, отыскал во дворе немятый конец конопли. Он сам сделал для Охрема трубку и похвалился:

— Видишь, какая получилась, не хуже, чем у дедушки Охона.

Охрем отозвался, не отрываясь от игрушки:

— Посуши в печи, а то в сырой картошке табак гореть не будет.

Он с час возился с деревянной лошадкой и наконец сделал ее так хорошо, что она понравилась и взрослым. Степа пристально наблюдал за его работой из-под лавки. Получив игрушку в руки, он улыбнулся Охрему и полез с нею на печь.

Когда хозяина нет дома, гостя провожает хозяйка. Марья накинула на плечи овчинную шубу и вышла с Охремом во двор. В воротах Охрем задержался. Было ясно, что он хочет с ней о чем-то поговорить. Обычно находчивый, он сейчас смутился и начал издалека:

— Знаешь, как называют эрзяне одинокое дерево на поле?.. — Он немного помолчал и добавил: — Репище.

— Для чего ты мне сказываешь про репище? — усмехнулась Марья. — Говори прямо, что хочешь от меня.

— Потому сказываю, что я такое же репище, — понуро сказал Охрем, поглядывая на свои лапти.

Сегодня он совсем непохож на самого себя. И глаза-то стесняется поднять на Марью. Знать, и впрямь заела мужика одинокая жизнь.

— Поговорила бы с вдовой Савкиной, шут с ней, что у нее дочери.

— Долго же ты собирался, Охрем, с этим делом, — рассмеялась Марья и уже серьезно добавила: — Отчего же не поговорить, поговорю. Ведь она тоже одинокая женщина, хотя и живет в большой семье. Похвалю тебя, глядишь, и сладим дело.

— Во мне хвалить-то нечего, вот беда... — сказал Охрем.

— Не чепуши... Разве о человеке говорят плохо, когда сватают невесту?

— Это уж там видно будет, как надо, по обстоятельствам, — сказал Охрем.

Он вышел за ворота, направляясь в конец улицы, к своей одинокой избушке.

Марья долго смотрела в ту сторону, откуда должен приехать Дмитрий. Не раз она выходила смотреть так, а мужа все нет и нет. На улице много упряжек. Дуги лошадей и гривы украшены цветными лентами. Звенят бубенчики, слышны веселый смех и голоса. В середине дня, обычно, катают детей и подростков. Девушки и парни начнут кататься вечером. Тогда улица станет еще оживленней. Так бывает каждое крещение. Оглядывая улицу, Марья заметила перед окнами Савкиной избы Фиму с Ольгой. Посиневшие от холода девочки с завистью смотрели на катающихся. У Марьи защемило сердце. Для всех праздник, лишь ее детей обошла судьба.

Посмотреть на гулянье вышел и Иваж. Он явно вырос. Его зипун еле доходил до колен. «Надо сшить ему новый», — подумала Марья. Увидев Фиму с Ольгой, Иваж перебежал улицу.

— Горюете, девушки, что никто вас не сажает, — сказал он.

— Ждем, когда ты нас покатаешь, — отозвалась Ольга.

— Если на салазках покатает, — засмеялась Фима.

К середине дня упряжек стало меньше. Дети накатались, в санях кое-где уже появились взрослые девушки, молодые женщины. Дорога, обычно узкая, раскатана во всю ширину улицы. Снег истоптан, изрыт полозьями.

— Смотри-ка, Иваж, наша гнедуха идет! — неожиданно воскликнула Фима и тронула брата за плечо.

Иваж поправил свою шапку из телячьего меха и побежал навстречу. Фима бросилась домой — сказать матери о возвращении отца. Лошадь плелась медленно, опустив голову. На дровнях полулежал Дмитрий. Концы вожжей были привязаны за передок саней. Борода Дмитрия вся заиндевела, с концов волос свисали ледяные сосульки.

— Что, отец, так задержался? — воскликнул Иваж и, вскочив в передок саней, стал развязывать концы вожжей.

— Осторожнее, сынок, не задень мою ногу. Когда же это ты вернулся?

— Вчера вечером с дедом Охоном, — и, взглянув на вытянутую отцову ногу, Иваж спросил: — Что у тебя с ногой?

— В лесу зашиб бревном... Хорошо, что вернулся, — сказал Дмитрий и замолчал.

Лошадь сама повернула к воротам. Под окнами их уже ожидали Марья с Фимой. На Марье была та же овчинная шуба, на голове легкий платок. Она испуганно смотрела на мужа:

— Дмитрий, что с тобой?

— Помоги мне встать, — сказал Дмитрий.— Что же ты вышла в легком платочке?

— Э-э, — отмахнулась Марья. — Что случилось?

— Ногу зашиб, — сказал вместо отца Иваж.

Марья помогла мужу подняться с саней, и они вдвоем двинулись в избу.

Иваж остался возле лошади. Фима вертелась тут же, помогая ему. Она с горечью сказала:

— Теперь и покататься не придется.

— Отчего же не придется, вот немного отдохнет лошадь, и покатаемся, — успокоил ее Иваж.

В избе Дмитрия уложили на конике. Марья осторожно разула ушибленную ногу, закатала вверх штанину. Нога его опухла, посинела, пониже колена была ссадина и виднелась большая рана.

— Ногу, говоришь, зашиб в лесу, отчего же так долго не ехал домой? — с плачем спрашивала Марья.