Сын эрзянский

Вскоре в избе Нефедовых образовалась столярная мастерская. Делали столы, прялки и всякую тонкую мелочь к ткацким станкам: баттаны, берда и челноки. Пилить и строгать начинали с утра, как только лучи солнца сквозь мерзлые окна осветят внутренность избы. До вечера весь пол покрывался щепками, стружками, опилками. Маленький Степа блаженствовал. Он валялся, кувыркался на стружках, собирал гладкие обрезки дощечек, кубики и целый день строил из них домики. Марья с Фимой пряли. С завистью и сердечной болью смотрел на них Дмитрий. Для него, привыкшего работать круглый год, нет страшнее муки, чем безделье. Он даже весь высох.

Марья смотрит на него и горюет:

— Вай, Дмитрий, один лишь нос у тебя остался, щеки ввалились, лоб выдался вперед...

— Мне бы хоть какое-нибудь дело, — тоскливо отвечает он.

— Какое же дело я тебе дам, нешто вышивать? Люди засмеют, скажут, Марья Нефедова мужа заставила вышивать.

К весне дни стали длиннее. После работы еще оставалось время посидеть при дневном свете. Дед Охон вынул из своего дорожного мешка толстенькую книжку, вымыл руки и сел ближе к окну читать. Раньше для этого занятия не было времени, зимний день короткий, темнело быстро. Дмитрий поинтересовался, что это у него.

— Псалтырь, — ответил старик. — Знакомый монах дал почитать от безделья. Да вот плохо вижу, надобно в городе достать очки.

— Нет, дед Охон, ты видишь хорошо, коли твои глаза смотрят в псалтырь. Вот я действительно ничего не вижу. Я — слепой человек, — сказал Дмитрий. Он немного помолчал. — Показал бы ты и мне, как там разбираться в этих знаках, может, и я что-нибудь понял бы.

— Отчего же не показать, — согласилея дед Охон и с книжкой подошел к конику. — Тут наука не трудная, у тебя память хорошая.

Посмотреть на псалтырь возле Дмитрия собрались все дети. Степа залез на коник и вытянул голову через руки отца, смотрел так, будто понимает лучше всех. Оставив прялку, подошла и Марья.

— Вай, какие красивые вышивки! — с удивлением воскликнула Фима.— Смотри-ка, мама, нам так сроду не вышить.

— Это не вышивка, а письмо, — поправил сестру Иваж и похвалился: — Таких псалтырей я много видел в Алатырском монастыре. У одного монаха их целый сундук.

— Как же это, дед Охон, сделано — руками или еще чем? — спросила Марья.

Дед Охон сказал в раздумье:

— Пожалуй, руками написано. Не знаю, есть ли такие машины, которые пишут за человека.

— Знамо, где же быть таким машинам, — согласилась Марья.

Дмитрий усомнился:

— Вряд ли руками. Уж очень ровно все сделано. И к примеру сказать, таких псалтырей по России должно быть, очень много. У каждого попа, у монахов, да кое у кого и у мужиков есть.

— Кто знает, — пожал плечами старик.

Дмитрий внимательно осматривал псалтырь, перелистывал, щупал толщину бумаги и даже попробовал пальцем, легко ли стираются строчки. Каждый следующий псалом начинался с новой страницы крупной рисованной красной буквой с красивыми завитушками. Эти яркие буквицы особенно восхищали Степу. Как только отец переворачивал страницу, он как-то гортанно хохотал и тыкал в буквицу пальцем.

Закончив осмотр псалтыря, дед Охон принялся показывать Дмитрию буквы и называть их. Марья с Фимой вернулись к своим прялкам. Им недосуг было слушать, как дед Охон из замысловатых знаков складывал незнакомые им русские слова. Иваж вышел во двор кормить лошадь и больше не вернулся в избу, пошел пройтись по улице. Возле отца все время оставался лишь Степа. Эта красивая игрушка дедушки Охона ему понравилась больше всех. Он так и заснул здесь, на конике.

До самой вечерней темноты дед Охон все читал и показывал Дмитрию. Он и сам-то не очень разбирался, к тому же видел плохо. Попадалось много трудных и незнакомых слов, смысл которых не понимали ни тот, ни другой. Все же Дмитрий хорошо запомнил на память первый псалом, он был короче других и понятнее. Хорошо запомнил он и четыре буквы.

— Дело у нас с тобой пойдет, — ободрял его дед Охон. — Теперь не будешь вздыхать на конике. Как затоскуешь по работе, бери в руки псалтырь...

— Что же раньше его не показывал? Давно надо было заняться этим делом. Сколько времени потеряли, — жалел Дмитрий.

Вечером, когда Марья взяла на руки с коника спящего Степу, чтобы уложить его на полатях, он на мгновенье открыл глаза и произнес: «Иклуски дедуски Охона...»

— Вай, Дмитрий, ребенок заговорил! Он сказал, да так ясно — игрушки дедушки Охона!

— Не напугай, чего кричишь возле него, — остановил ее муж.

6