Сын эрзянский

Степа поднял голову и увидел, как на одной иконе старик грозится на него пальцем. «Этот, наверно, и сказал!» — подумал Степа. Как же он до сего времени не догадался, что за ним всегда подглядывают эти темные лики с икон. Он знает их давно и не раз видел, как мать на родительские праздники зажигала перед ними свечку. Но о том, что они подглядывают и доносят на него, об этом он узнал впервые.

— Ешь, не зевай, — сказал ему отец. — Посмотрел на них, и довольно. Но какая там еда после того, что он узнал об иконах. Да и щи после сливок не кажутся вкусными. Фима незаметно подталкивала его и втихомолку смеялась. Степа молчал и не отвечал сестре.

Пообедав, Дмитрий и Марья легли отдыхать. Фима пошла с подругами катать крашеные яйца. Из избы вышел и Степа. Он немного постоял, посмотрел, как девушки катают яйца, и пошел к карусели. Проходя мимо Савкиного дома, увидел дружка Мику.

— А я думал, ты пошел с матерью в гости к дальней бабушке! — обрадовался он.

— Пошли мать с отцом, меня не взяли, — отозвался Мика.

Дальше они пошли вдвоем. Карусель была установлена перед домом Никиты-квасника. Ее сделали сыновья Никиты. Она очень проста: на вертящийся столб крест-накрест прикреплены две длинные слеги, на концы подвешены сидения. Одновременно могут поместиться четверо. За катание берут копейку или яйцо. Денег, конечно, ни у кого нет, все платят сырыми яйцами. Их собирает сам хозяин — Никита-квасник. Он сидит на завалинке с большим лукошком. Народу около качелей собралось полсела; одни — кататься, другие — посмотреть. На молодых женщинах поверх вышитых рубах надеты красные шелковые или сатиновые, смотря по достатку, рукава. Пулаи их звенят серебряными монетами и бляшками, передники сверкают всеми цветами радуги. На кокошниках у многих повязаны платки фабричного производства — красные, зеленые или желтые. Эрзянки любят яркие цвета. Девушки не носят кокошников, они заплетают волосы в одну косу, свисающую вдоль спины. В косу вплетают разноцветные шелковые или сатиновые ленты. У многих девушек поверх платков на головах надеты венки из бумажных цветов.

Степа со своим дружком довольно долго толкались здесь, безуспешно пытаясь пробраться сквозь плотное кольцо парней и девушек к карусели. Им не раз наступали на босые ноги, и хорошо, если наступивший был в лаптях, а не щеголял в сапогах. Мике, по обыкновению, не повезло. Ему на ногу наступили каблуком сапога, он долго после этого хныкал.

Степа неожиданно столкнулся со старшей сестрой Ольги — Анюрой. Она уже взрослая девушка, второй год ходит в белой вышитой рубашке и носит пулай. На ногах у нее тоже лапти, но аккуратные, сплетенные из двенадцати узеньких полосок золотисто-желтого лыка. Такие умеет делать только пастух Охрем.

Степа подумал, о чем бы поговорить с тетей Анюрой, и решил сказать ей, где находятся Ольга и Фима:

— Они катают яйца.

— Вай, Степа, это ты тут ходишь?! — смеясь, воскликнула она. — Кто катает яйца, о ком ты говоришь!

— Как будто не знаешь, — сказал Степа.— Наша Фима и ваша Ольга.

— Ну им только и дела катать яички. Около карусели толкаться им еще рано, молоденькие, — посмеивалась Анюра.— Ты один здесь?

— Мика Савкин со мной, да вот куда-то запропастился...

Анюра дала ему горсть прожаренных конопляных семян.

— На, пошелуши, пусть смотрят на тебя девушки, каков ты есть парень.

Степа не стал есть один конопляных семян, а нашел дружка и поделился с ним. Они еще не умели зубами шелушить их и, не раздумывая, в один прием отправляли все в рот. Степе показалось, что находиться возле Анюры куда интереснее, чем толкаться среди людей. Они с Микой отыскали ее и теперь уже представились вдвоем.

— Чьи эти такие молодцы? — шутя спрашивали подруги Анюры.

— Один — наш, Савкин, другой — Нефедова Дмитрия. Мать его взята из Алтышева, — объясняла Анюра. — Пойдемте, молодцы, я вас покатаю на карусели, — сказала она ребятам.

Степа не ожидал такой радости. Он еще ни разу не катался на карусели. Анюра посадила его на колени и обхватила рукой. Карусель закружилась. Степе казалось, что не они с Анюрой, а кружится вся улица — дома, ветла, люди. Кружатся и белые облака на небе. В лицо бьет ветер, откидывая со Степиного лба густые пряди волос. Степа даже глаза закрыл. Он крепче прижался к Анюре, схватившись обеими руками за ее рубаху. У него захватывало дух. И когда временами он открывал глаза, уже не различал ни домов, ни людей, стоящих вокруг качелей — все смазалось, слилось. Анюра визжит и хохочет от удовольствия, дрожит все ее теплое тело. Степа же дрожит от страха. Он сомкнул челюсти, чтобы не стучали зубы, и не мог понять, хорошо ли ему или плохо. Сердце временами замирало, а временами так колотилось, что вот-вот выскочит из груди. Степа не заметил, когда остановилась карусель. Анюра опустила его на землю и оставила одного. А ему все еще казалось, что кругом все вертится, он боялся сделать шаг, как бы не упасть.