Сын эрзянский

К нему навстречу из-за прялки испуганно привстала мать. Фима перестала прясть. Отец отложил на лавку недоконченный лапоть.

— Ты откуда взялся, Степа? — только и смогла спросить Марья.

— Из Алтышева, понятно, — как можно беспечнее ответил Степа.

Однако он все еще стоял у двери, словно ожидая, как его здесь встретят.

— А почему ночью? — допытывалась Марья.

— Ушел оттуда к вечеру, пока шел, стемнело.

Заговорил и Дмитрий:

— Почему ушел-то?

— От добра бы не ушел ночью. Скажи, что там натворил? — Марья шагнула к сыну и остановилась перед ним.

Степа молчал.

— Пускай сначала отдохнет с дороги, разденется, может, есть хочет. Покорми. После расскажет, почему ушел, — сказал Дмитрий, снова принимаясь за лапоть.

Марья помогла Степе расстегнуть деревянные застежки зипуна, сняла с его головы шапку, тронула на голове волосы.

— Весь мокрый, знать, бежал всю дорогу?

Степа опять ничего не сказал, сел за стол, ожидая, когда мать подаст поесть.

Марья налила в чашку молока, отрезала ломоть хлеба и вернулась к прялке. Зашумела и прялка Фимы: Степу, казалось, предоставили самому себе. Он отломил от ломтя кусок и протянул руку под стол Волкодаву. Мать сразу заметила. И сидит-то к нему боком, а вот заметила.

— Ешь сам, нечего давать хлеб собаке!

Поев, Степа полез на печь, быстро разулся и юркнул на полати.

— Ты что, так до утра будешь молчать?! — спросила мать, с трудом сдерживая гнев.

За Степу опять заступился отец:

— Пусть отдохнет, завтра сам все расскажет.

Марья прогнала собаку на улицу и принялась стелить постель. Затихла прялка Фимы. Дмитрий вышел проверить скотину. Степа лежал на полатях, и ему слышно было, как маленький Илька чмокал губами, припав к груди матери.

Фима легла на печи. Но когда потушили лучину и успокоились родители, она осторожно пробралась к Степе на полати. Обдавая его горячим дыханием, она приникла к его уху и зашептала:

— Скажи, братец, отчего ты ночью ушел из Алтышева? Скажи, не проговорюсь об этом, в себе буду держать.

Мягкий, ласковый голос сестры подействовал на Степу лучше угроз. Он засопел и тихо заплакал. Фима обвила руками его шею, поцелуями стерла со щек соленые слезы.

— Учитель хотел поставить меня на горох, — прошептал, всхлипывая, Степа. — Знаешь, как больно, если встать коленями на горох.

— За что хотел?

— На грифельной доске я нарисовал коня и на нем человека. На ней надо было лишь писать, что скажет учитель, а я нарисовал коня...

— Что это за доска? — помолчав, спросила Фима.

— Черная доска, не то из камня, не то еще из чего, — сказал Степа. — Не пойду больше учиться, дома лучше. Дома никто не ругает за рисование, никто не ставит на колени... Делай что хочешь, лепи из ила человечков, лошадок...

Долго они шептались, прижавшись друг к другу. Потом Степа уснул, а Фима так же осторожно, как и пришла, вернулась на печь.

3

Рано утром, когда Степа еще спал, из Алтышева приехал младший брат Марьи — Проня, живший вместе со стариком Иваном. Привязав лошадь к стояку крыльца, он поспешил в избу. Марья вышла к нему из предпечья. Дмитрий в это время кормил во дворе скотину. Фима на краю печи обувалась. Увидев дядю, она застеснялась и поспешно пересела подальше от края, к нему спиной.

Поздоровавшись, Проня спросил:

— Приехал искать пропащего. Он дома или нет?

— Спит, — сказала Марья, кивнув на полати.

— Вчера до полночи искали его по всему Алтышеву, — с досадой сказал Проня.

— Что у него случилось? Почему он сбежал?

— Ничего не случилось. Наш Володя рассказывал, как будто его в школе ставили на колени, на горох...

Степа в это время уже проснулся и только из осторожности не давал знать о себе. Но тут он не выдержал:

— Врет Володя, никто меня не ставил на колени!

— Тогда отчего же пришел домой? — с досадой спросила Марья.

Степа благоразумно промолчал, сообразив, что ложь Володи может оказать ему неплохую услугу. Так оно и вышло. Как многие матери, Марья не задумываясь могла наказать своего ребенка. Но если это делал кто-нибудь другой, она сразу обрушивалась на смельчака.

— Чего это он, в самом деле, ставит на горох. Можно было бы обойтись и без гороха, если он там созоровал, — возмущалась она.— Разве можно так ребят учить?

Степа лежал на полатях, в пол-уха слушал возмущение матери и разглядывал свои рисунки на потолке.

Со двора пришел Дмитрий, поздоровался с Проней и сел на свое обычное место в конце стола. Марья собрала завтрак. Степа, не дожидаясь приглашения, спустился с полатей и поспешил умыться. Завтракать пригласили и Проню. Из дома он уехал рано, когда еще не затопили печь.

Вчера, уходя из Алтышева, Степа думал, что прощается со школой и больше не увидит учителя, который ставит ребятишек на горох. Но мать с отцом и слушать не стали его.

Мать даже пообещала, что если он еще убежит, она сама поставит его на горох. О Степе сокрушалась только Фима. Она даже всплакнула, когда брата вывели из избы, чтобы увезти в Алтышево.