Сын Яздона

– Правду узнать трудно, когда дело с князьями, – воскликнул Павел. – Ежели виноват Пшемко, будет в Познани какой-нибудь монастырь возводить, даст ему несколько деревенек, и грех ему отпустят.

Епископ сказал это насмешливо, с горячкой, которая брызгала из каждого его слова. Более осторожный священник опустил глаза и ничего на это не отвечал.

– На последнем суде мы узнаем правду! – забормотал Павел.

Ксендз Павел поглядел в окно.

Во дворе, жителей которого он уже всех знал, он заметил новую фигуру, и с жадным любопытством начал к ней присматриваться. Был это кто-то в одежде, похожей на облачение лиц духовного звания, направляющийся к башне, которую занимал ксендз Павел. Первый раз с того времени, как тут посадили узника, появился чужой.

Он также заинтересовал епископа, который, весь прильнув к окну, внимательно его рассматривал. Пришелец поднял голову вверх, и ксендз Павел увидел хорошо ему знакомые черты, которых вспомнить не мог, потому что одежда указывала духовного.

Священник, который минуту назад был таким желанным гостем, теперь стал ему помехой. Епископ встал, благодаря его за визит, и попрощался, желая как можно скорее от него избавиться. Это случилось так неожиданно и быстро, что ксендз Альберт такой скорой отправки не предвидел; хотя он встал и собирался уйти, немного смешался. Он мог предположить, что чем-то случайно обидел епископа. Он направился уже к двери, когда та отворилась и один из тюремных стражей впустил человека, облачённого в длинную чёрную рясу, который казался священником.

Был это тот самый пришелец, которого он видел в окно.

На пороге он и священник поглядели друг на друга, гость опустил глаза и, обойдя его, поспешил к епископу.

Ксендз Альберт был уже за дверью. Ксендз Павел поздоровался, но оба неспокойно на него поглядывали.

– Он не выдаваст меня? – шепнул прибывший.

– Ведь он вас не знает, – возразил епископ, – а, увидев ксендза, подозревать не будет.

Гость, хоть имел на себе одежду духовного лица, фигурой, движениями, наконец вовсе не постриженной, не бритой головой выдавал себя, что им не был. Это, однако, бывало и у других ксендзев, кои не слишком строго соблюдали синодальные уставы.

В этом, однако, наименее подозрительный увидел бы плохо носимую маскировку.

В этой одежде в действительности скрывался Кристин, каштелян Сандомирский, который хотел незамеченным посоветоваться с епископом, потому что принадлежал к его лагерю.

Взволнованный епископ обнял его с нежностью, какой давно никому не показывал. Он был ему благодарен, чувствуя себя покинутым всеми.

– Всё-таки нашлась одна сострадательная душа! – воскликнул он громко и стремительно, не обращая внимания на стражу, которая могла его слышать у двери. – Все от меня отказались! Помоги! Помоги! Освободите! Чёрный хочет, чтобы я тут задохнулся, или, как Пшемко жену, он даст меня здесь замучить! У тебя нет способа вывести меня отсюда? Вызволить?

Кристин, на лице которого была видна хитрость, сдержанная и внимательная, дал знак епископу, чтобы говорил тише, и сам понизил голос, отойдя от двери как можно дальше.

– Не бойся, – отпарировал епископ, – я уверен, что там мой разумный Качор стоит на страже и развлекает охрану, чтобы не дать подслушивать. Говори, Бога ради? Что принёс?

Кристин положил на губы пальцы.

– Я не только принёс вам гарантию, что наши и краковские землевладельцы всё больше отступают от Чёрного. Князь Конрад Мазовецкий готов принять их жертву.

– Так же, как Опольский! – прервал Павел. – Принять, а потом сидеть дома со сложенными руками, покуда зрелый плод сам ему в рот не упадёт.

– Конрад имеет другую кровь! – возразил Кристин.

– Почему тянет?

– Потому что мы ни сегодня, ни завтра готовы не будем, – сказал каштелян. – Мы хотим поставить на своём, но должны собрать силу, чтобы не пойти под меч, как те, которых Болеслав побил у Богуцина. Мы не пойдём кое-как…

– А меня дадите уморить в этом проклятом замке, – крикнул епископ, – чтобы мои глаза мести не видели!

– Поспешность может всё погубить, – отозвался прибывший. – Освободить вас из заключения найдутся другие способы. Для освобождённого найдётся схоронение…

Не давая ему говорить, Павел слегка его стукнул. Тяжкий вздох вырвался из его груди, он в отчаянии схватился за голову… замолчал.

Каштелян, то и дело неспокойно оглядываясь, добавил:

– Слышно, что Чёрный, хоть интердикта не боится, был бы склонен к миру.

Глаза ксендза Павла прояснились – он раскрыл объятия.

– Пусть пришлёт! Пусть пожелает мира! Я заключу его!

Напишу ему что захочет… лишь бы был свободным для мести ему.

Вы без меня, – добавил он импульсивно, – ни ты, ни Варш, ни ваш Конрад никогда ничего не сделаете! Какой-либо ценой меня нужно отсюда вызволить, чтобы вас пробуждать, подстрекать, не дать уснуть, не позволить раскладывать на годы то, что давно должны были сделать. Он растёт в силу, а мы слабеем!

Он беспокойно начал ходить по комнате.

– Купите мою свободу за наивысшую цену! – прибавил он.

Каштелян что-то шептал, стараясь его успокоить, но Павел уже мало его слушал.