Сын императрицы

На ежедневном утреннем построении, проводимым перед началом занятий, директор корпуса зачитал грамоту об отчислении Ивана Апраксина за “… недостойное поведение, порочащее честь кадета”. Не обошлось без нотации — добрые четверть часа разглагольствовал о взаимном уважении учащихся, равенстве и боевом братстве. После один из инспекторов вывел бывшего кадета из строя и сопроводил в дисциплинарный блок — дожидаться своего родителя. Следующим событием стало награждение похвальной грамотой за спасение жизни младшего ученика — под многоголосое “Виват” глава корпуса вручил ее Лексею. Тот растерялся, стоял смущенно, не зная, что ему делать. Лишь с подсказки кого-то из служащих ответил положенным: — Рад стараться, Ваше сиятельство!

То внимание, что оказывали Лексею в этот день кадеты даже старших отделений, тешило его душу. Пусть совершил благое дело не по своей воле, но ведь причастен к нему самым прямым образом, так что принял как заслуженные выпавшие ему похвалу и славу. Правда, Роман поумерил выросшее как на дрожжах самомнение — не преминул заметить, когда мальчик стал важничать перед ребятами, задрал свой носик: — Лексей, ты, конечно, молодец, стерпел многое, сегодня тоже не сплоховал. Но только надо скромней, не задавайся. Людская слава мимолетна — сейчас ты на коне, а завтра никто и не посмотрит. Так что отнесись спокойней и народ потянется к тебе.

Лексей даже обиделся — ну как же, прежде его не замечали, а сегодня стал всеобщим героем, — уж нельзя чуток попыжиться! После смирился — дядя Рома плохого не посоветует, стоит прислушаться. А так день начался как обычно, до обеда прошли уроки по русской словесности, немецкому языку, физике и астрономии. Где-то сам справлялся, по немецкому вообще на хорошо — не зря же провел в той стороне целых пять лет! С физикой едва не сконфузился — в лицее, где учился прежде, ее не проходил. Так что без помощи наставника не обошлось, но худо-бедно освоил урок. Удручало то, что с учебниками обстояло неважно — их не хватало, на весь класс два или три, — пользовались ими по очереди. Правда, недавно при корпусе открыли типографию, обещали — скоро будет лучше.

После обеденного перерыва настал урок музицирования, с которым у Лексея образовалась проблема ввиду почти полного отсутствия таланта, прежде всего — слуха. Да и нот не знал от слова совсем, а уж различать их даже не пытался, когда учитель выяснял меру способности нового ученика. Хорошо еще, что тот не прогнал с урока, дал азы нотной грамоты, а потом — после некоторого раздумья, — выбрал худо-бедно подходящий инструмент — ксилофон. Показал, как пользоваться палочками, для какой ноты каждая из дощечек, а затем дал для тренировки запись небольшого этюда. До конца занятия вместе с Романом, у которого обстояло немногим лучше, пытался получить хоть что-то подобное мелодии, по крайней мере, запомнил эти ноты.

 

Ксилофон

 

Меньше сложностей выпало со следующими предметами — рисованием и риторикой, справились не хуже других. Тут уже сказались навыки черчения и объемного воображения пришельца из технического века, в искусстве полемики, наверное, не уступил бы учителю. Дальше по распорядку последовали вечерняя молитва — церковь находилась здесь же, на территории корпуса, — а затем ужин. После небольшого отдыха Лексей под давлением своего внутреннего наставника прошел вторую тренировку — на этот раз в гимнастическом зале. С ним помог воспитатель — договорился с учителем, что в свободное время его подопечный может там заниматься. После недолгой разминки поработали на всех снарядах — насколько позволяли пока еще слабые кондиции ученика.

Через месяц таких трудов Лексей уже не отставал от своих одноклассников, сам — без помощи Романа, — справлялся с учебными заданиями. А на уроках гимнастики стал одним из лучших, но тем не менее продолжал тренироваться, даже проявил усердие к удивлению наставника. Успехи мальчика не остались без внимания воспитателя и главы корпуса, а от них и самой императрицы. Передала через Бецкого письмо с похвалой: “…весьма довольна твоими экзерцициями и рвением. Питаю чаяния, что добьешься больших заслуг на благо державы. Твоя maman.”. От себя директор добавил еще: — Вижу в тебе задатки достойного мужа. Смею надеяться, что станешь им, но надо много труда и стараний. Не подведи!

Тем временем у Романа появились свои цели и планы. Занятия с Лексеем уже не занимали так плотно, как прежде, так что в какой-то степени заскучал. Понятно, что в теле тринадцатилетнего подростка, да еще в закрытом заведении развлечений для взрослого человека мало. Вот и стал искать себе дело, не отвлекая на него подопечного, в меру имеющихся у него возможностей. Вначале присматривался и прислушивался к окружающим — кадетам постарше, персоналу корпуса. Конечно, с ним, вернее, с Лексеем, серьезных разговоров те не заводили. Но в общении между собой при нем особо не стеснялись, так что по крохам узнавал что-то новое для себя. О порядках в корпусе, суждения об учителях и начальстве, о событиях и толках в столице и стране.