Сын капитана Алексича

И всё. Ни подписи, ни обратного адреса. Только почерк жены, круглый, аккуратный, — да, несмотря ни на что, чистенький, аккуратный почерк, буковки одна в одну!..

Он перечитывал эти строки и никак не мог уяснить себе, что же произошло? «Мы старались спасти». Кто это «мы»? «Болезнь века»? Какая разница, что говорят врачи?

Потом он понял. Ардика нет, никогда не будет. Это — конец. Письмо шло два дня. Штемпель на конверте был московский. Значит, он умер в Москве, совсем недалеко от него…

Может быть, все эти годы он жил в Москве? А капитан ничего, ровным счетом ничего не знал о сыне.

Несколько раз ему случалось заходить в Химкинский порт, и как-то летом он приезжал с Петровичем в Москву, они побывали тогда на выставке, сидели в ресторане «Колос», потом прошлись по Останкинскому парку и с ночным поездом отправились восвояси.

Кто знает, может быть, он мог тогда встретить сына? Вот так вот, шел бы по улице и повстречал его!

Всяко бывает в жизни, и это тоже могло случиться.

Но он не встретил его и никогда теперь не встретит. «Болезнь века». Эка хватила! Верна себе, даже в такую минуту щегольнула красивым выражением, — дескать, не отчего-нибудь сын умер, а от болезни века…

Он отмахнулся от этих мыслей. Не все ли равно, какая она, такая, как была, или другая? Сына нет. Больше не будет сына.

Ничто его не трогало — ни сухие строки, аккуратно выписанные на белом листке, ни то, что жена не дала своего адреса, — ведь он мог бы приехать хоть на похороны…

Все шло как бы мимо него, и одно оставалось незыблемым и безнадежно свершенным — Ардика нет, Ардик умер.

Он никому не сказал об этом. Ни одного слова. Даже Петровичу, старому другу. Ни одного!

Почему? Он и сам не знал. Может быть, боялся, что не выдержит, закричит, завоет, заревет в голос, как деревенская плакальщица, которую когда-то в детстве видел на похоронах в родном селе, или не хотел сочувствия, пусть даже искреннего, не хотел душевных и таких пустых, ничего не значащих слов утешения: «Все помрем… Бог дал… Бог взял…»

Нет, он решил пережить все это в себе. Пусть не знает ни одна душа, только он один.

Может, позднее он и расскажет обо всем Петровичу, но не теперь.

Конечно, будь у него жена, ему было бы легче. Он понимал это. Тяжело, бесконечно горько, и все-таки легче. Человек по природе эгоист, и разделенное горе; как ни говори, уже полгоря.

Но жены не было с ним. Впервые он всерьез задумался над тем, почему все получилось именно так, а не иначе. Ведь он же любил ее!

Он не знал, что женщина, которая не любит, может возненавидеть за одну лишь любовь, и чем сильнее любовь к ней, чем добрее и чище отношение, тем острее ее ненависть.

Так никто и не узнал о том, что случилось. Только Петрович сказал как-то, придя к нему, по своему обыкновению, скоротать вечерок:

— Вроде ты с лица спал…

— Показалось, — ответил капитан.

В летописи он записал:

«Умер Ардик. А я даже не знаю, где он похоронен».

Подумал и приписал:

«Ничего не знаю. Ему было бы сейчас почти шестнадцать лет».

И поставил дату.

4

Механиком Илюша Астахов работал всего семь с половиной месяцев. Он сменил старого механика Зотова, который вышел на пенсию и уехал в Балтийск, к замужней дочери.

На «Ястребе» Илюшу любили, прежде всего потому, что он был моложе всех. И потом, он был веселый, выдумщик, постоянно придумывал различные розыгрыши.

То скажет с серьезным видом:

— Слыхали? К нам министр едет…

— А ты откуда знаешь? — спросит кто-нибудь.

— Надо радио слушать, — веско отвечает он. — Сегодня в «Последних известиях» передавали, что министр выезжает на осмотр нашего технического участка.

Капитан Алексич был от природы доверчив.

— Может, и так, — решал он и отдавал приказ: привести «Ястреб» в такой вид, чтобы комар носа не подточил.

Вместе со всеми Илюша истово, на совесть швабрил палубу, рубку, до зеркального блеска начищал металлические снасти, не жалея сил, заливал пол потоками воды.

А к вечеру; когда команда, прибравшись, сияла свежеотглаженными воротничками и сизым отливом тщательно выскобленных щек, Илюша неожиданно объявлял:

— Здорово я разыграл вас!

Все молчали, пораженные и ошеломленные, и только капитан сохранял философски ясное спокойствие:

— Зато «Ястреб» почистили, как полагается.

В другой раз Илюша выдумал, что «Ястреб» списывают с реки раз и навсегда, а команду переводят на крылатый теплоход. Или вдруг скажет:

— Не выключайте радио, ожидается важное сообщение…

И потом, как всегда, с радостью признается:

— Здорово я разыграл вас!

Сердиться на него было невозможно, тем более что, в сущности, все эти шутки носили невинный характер.

Иногда Илюша признавался со вздохом:

— Если не разыгрывать никого, что еще в этой дыре делать?

Он тосковал по Москве, по дому. О чем бы ни говорил, первые его слова были: «А у нас в Москве…»

Дома у него оставалась мать и сестра, старше его на два года, которую он считал писаной красавицей.

Однажды он показал ее фотографию капитану, но у капитана были свои представления о женской красоте, и она не понравилась ему — очень худа, с чересчур большими выпуклыми глазами и широким ртом.

Однако вежливо сказал:

— Очень симпатичная девушка…