Сын капитана Алексича

Капитан долго не спал в ту ночь. Вздыхал, ворочался с боку на бок, перекладывал раскаленную подушку на другую сторону.

Усыновить Илюшу? Тогда Илюша переедет к нему, и они будут жить вместе, вместе возвращаться с дежурства домой…

Но как это сделать? Сказать прямо в лицо: «Хотел бы ты стать моим сыном?»

Что бы он ответил на это? Удивился, или посмеялся, или сказал бы сразу: «Хорошо, я согласен»?

Слова Петровича, сказанные походя, между прочим, вдруг словно бы прорвали завесу, долгие годы окутывавшую его.

Нет, Илюша не похож на Ардика. Но он привязался к Илюше. Даже сильнее, чем сам ожидал.

У Илюши нет отца. Отец убит на фронте. И он, кажется, любит его, капитана. Если не любит, то, во всяком случае, привык к нему. А привычка — это тоже не семечки, как там ни говори…

И постепенно, день за днем, он все более вживался в тайную, одному ему ведомую мысль. И чем дальше, тем больше она захватывала его, и он уже не мог думать ни о чем другом.

Но он решительно не знал, как сделать, чтобы желание его исполнилось. Слова рвались с губ, и все-таки он не мог выговорить их.

Как обычно, Илюша приходил к нему по вечерам и сочинял всякие байки, где главным героем обязательно был он сам или, хотя и реже, его отец.

«И все-то ты врешь, — с нежностью думал капитан. — Все-то сочиняешь. И как только не надоест?»

Но мечтам капитана суждено было остаться мечтами.

Сестра Илюши — умница и красавица — вышла замуж за референта министра речного флота, и референт постарался для свояка — перетащил его в Москву, в Управление пароходства.

Илюша ликовал, места себе не находил от счастья. На радостях даже забыл попрощаться с Петровичем, и с капитаном-то попрощался небрежно, торопливей, чем тот ожидал.

Мысленно он был уже дома, на Покровке, и капитан понимал: на все в этом городе, в том числе и на Петровича и на него, он глядит как сквозь матовое стекло, думая лишь об одном: скорее бы уехать.

И он уехал.

— Скатертью дорожка, — коротко заметил Петрович, зайдя вечерком к капитану.

Он не хотел показать виду, что обижен невниманием Илюши — парень мог бы забежать, хоть руку пожать на прощанье.

— Ладно, — сказал капитан. — Ему в Москве лучше. Дома, как ни говори, и стены друзья…

Петрович не ответил, пососал трубку, потом заговорил о другом.

Ночью капитан долго сидел над своей летописью, хотел и не знал, что писать.

Собравшись с мыслями, написал:

«Илюша Астахов, который работал у нас на «Ястребе» механиком, уехал в Москву. Он очень доволен, и я рад за него. А то, о чем думал, не вышло. Да и никак не могло выйти. Потому что у него семья. И он к семье привязан, и иначе не могло быть».

Закрыл свою летопись, вышел в палисадник, пройтись перед сном. И снова подумал о том, что надо бы непременно завести собаку, все было бы не так одиноко, и, когда возвратишься с дежурства, собака встречала бы у калитки.

Как-никак живое существо. Друг.

5

Под Новый год почти вся команда «Ястреба» по старой традиции собралась у капитана.

Пришел новый механик, узкоглазый, со смугло-румяным девичьим лицом, татарин Камиль Абдуллин, его жена Катя, водолаз Иван Иваныч Сушко и, само собой, Петрович.

Каждый принес с собою бутылку водки, не рассчитывая особенно на щедрость капитана, а Камиль, кроме того, притащил огромный праздничный крендель.

— Сама пекла! — с гордостью сказала жена Камиля. Она была, по-видимому, значительно старше его, остроносая, худощавая, и, по слухам, командовала Камилем как хотела.

Иван Иваныч, мужчина огромного роста, добродушный молчун, виновато ухмыльнулся:

— А моя дома с ребятами осталась. У нас младший чего-то куксится. И мне соответственно ничего не дала…

Все было так, как и полагается, — ровно в двенадцать выпили по первой рюмке, потом пили за разные разности — за удачный ремонт, за хорошую погоду летом, за здоровье каждого в отдельности, вспомнили старика Зотова, укатившего к дочери в Балтийск, не забыли и про Илюшу, который, должно быть, живет себе припеваючи в Москве, на Покровке.

А в середине ночи разыгрался скандал. Жена Камиля перепилась, стала приставать к Ивану Иванычу и Петровичу.

Петрович брезгливо отмахивался от нее трубкой — отродясь не выносил пьяных баб, а она, смеясь тонкогубым щучьим ртом, норовила вырвать у него трубку и кричала:

— Ты меня не бойся. Ты только глянь на меня, нешто я страшная?

— Будет, будет, — тихо уговаривал ее Камиль, но она, не слушая его, приставала к Ивану Иванычу:

— Скажи правду, Иван, вовсе у тебя сын не болен, просто ты со своей индюшкой поцапался. Что, поцапался? Правду говорю?

Иван Иваныч только плечами пожимал — чего с нею объясняться? А капитан вмешался, сказал мягко:

— К чему вы это, Катя? Ну зачем?

И вдруг она обернулась к нему остроносым, в малиновых пятнах лицом и сказала беспощадно:

— Ты молчи лучше. Ты меня уговариваешь, а сам кто такой? Кто, спрашиваю?

— Катя, — укоризненно произнес Камиль.

Она блеснула на него глазом, он замолчал, опустил голову.