Сын Казана

Было начало августа, когда Пьеро возвратился из Лакбэна и до дня рождения Нипизы оставалось всего только три дня. Ей должно было исполниться семнадцать лет. Он принес ей с собою много подарков, а именно: ленточки для волос, настоящие городские башмаки и, самое главное, чудесную красную материю на платье. За те три зимы, которые Нипиза провела в школе у двух почтенных англичанок при английской миссии в Нельсон-Хаузе, эти дамы научили ее многому. Они выучили ее читать и писать, преподали ей кое-какие сведения по домашней медицине, а главное — научили ее шить часто Нипиза испытывала искушение одеваться так же, как и они. Поэтому она сама проработала над платьем трое суток и в самый день своего рождения предстала перед своим отцом в таком виде, что он даже ахнул. Она сделала себе прическу точь-в-точь такую же, какую ее научила Иванна, младшая англичанка, причем воткнула себе в волосы еще и ярко-красный живой цветок. Под этой прической ярко светились глаза, пламенели щеки и губы, а затем шло это знаменитое красное платье, плотно облегавшее ее красивую фигуру и сшитое по той моде, какая была два года тому назад в Нельсон-Хаузе. Ниже платья, далеко не доходившего до пола, виднелись настоящие чулки, а еще ниже — изумительные ботинки на высоких французских каблуках! Она представляла собой башню, перед которой должны были бы с замиранием сердца склонить свои головы все лесные духи. Не произнося ни слова, а только улыбаясь, Пьеро вертел ее во все стороны но когда она вышла от него в сопровождении Бари, неловко ступая в немного тесных башмаках, улыбка сошла с его лица, и оно по-прежнему стало холодным.

— Mon Dieu! — прошептал он по-французски и пришедшая ему в голову мысль заставила больно сжаться его сердце. — Она не в мать! Нет, нет, в ней совершенно нет ни капельки материнской крови. Она — чистокровная француженка!

Пьеро был очень озабочен. За эти три дня, пока Нипиза шила себе платье, она была слишком возбуждена, чтобы заметить в нем эту перемену, и Пьеро несколько раз пытался оторвать ее от шитья. Он отсутствовал десять дней и принес Нипизе из Лакбэна радостную новость о том, что Мак-Таггарт очень серьезно заболел, что у него действительно заражение крови, и Нипиза от радости весело захлопала в ладоши. Но он знал, что фактор все-таки поправится и все-таки опять явится к ним сюда на Серый Омут. А это будет очень скоро.

Всякий раз, как это приходило ему на ум, лицо его принимало серьезное выражение, и глаза вспыхивали. Он вспоминал об этом и в день ее рождения, когда в его ушах звучал ее радостный смех. Dieu! Несмотря на свои семнадцать лет, она все еще была малым ребенком! Она даже и не подозревала того ужаса, который ее ожидал. И боязнь разбудить ее от этого прекрасного детства мешала ему рассказать ей все по правде, так, чтобы она поняла все и целиком. Нет, этого не могло бы быть никогда! Его душа была преисполнена к ней великой, нежной любви. Он — Пьеро Дюкэн — не позволит себе этого никогда. Пусть она смеется, поет и играет и пусть даже и не подозревает о тех мрачных предзнаменованиях, которые испортили бы ей жизнь.

В этот день с юга прибыл губернский таксатор Мак-Дональд. Он был сед и сгорблен, громко и весело смеялся и представлял собою доброго, чистосердечного старика. Он прогостил у Пьеро два дня. Он рассказал Нипизе о своих дочерях и о доме, об их матери, которую он очень любил, и перед тем как отправляться далее на землемерные работы по дремучим лесам и болотам, он снял с Нипизы фотографический портрет он снял ее такой, какой она была в день своего рождения: с высокой прической, в новом красном платье и ботинках на высоких французских каблуках. Негативы он взял с собой, пообещав Нипизе, что как-нибудь при случае пришлет ей с них отпечатки.

Так судьба в своих странных и, по-видимому, совершенно невинных путях тчет события, которые впоследствии превращаются в трагедии.

Несколько недель после этого протекли в хижине у Серого Омута вполне тихо и мирно. Это было счастливое время для Бари. Сначала он подозрительно относился к Пьеро, затем стал его только терпеть и, наконец, стал считать его необходимым придатком к хижине и к Нипизе. За Нипизой же он следовал, как тень. Пьеро с большим удовлетворением заметил в нем эту к ней привязанность и оценил ее.

«Что, если бы, — подумал он, — месяца через два эта собака смогла бы броситься на фактора и перегрызть ему горло!»