Сын лейтенанта Шмидта

Отремонтированный «Москвич», чихая и кашляя, вывез двух театралов на набережную. Река текла молоком. На вечной стоянке грустил задумчивый крейсер. Ему не хотелось вспоминать прошлое, и он стыдился своего настоящего. Напротив легендарного корабля у дверей валютного ресторана торговались с проститутками коммерсанты-ларечники. Кавалеры, слюня пальцы, пересчитывали баксы.

Машина перепрыгнула через мост и очутилась на проспекте фельдмаршала. В конце его Малоземельский сказал:

— Здесь!

Между расступившимися домами чернело описанное у Толстого ущелье. Над ним текла звездная река.

— Держитесь солидно и молчите, — предупредил Малоземельский. — На все вопросы отвечать буду я.

Ущелье перегораживала кованая решетка.

— Дальше нельзя, — предупредил, появляясь из-под земли качок в униформе американского шерифа. На поясе его покачивалась резиновая дубинка. Спиной он закрывал заманчиво освещенный прямоугольник входной, вращающейся, с зеркальными стеклами двери.

— Фима в курсе, — быстро сказал Малоземельский.

Страж таинственного заведения плоским ключиком отворил решетку, ее половинки разъехались, шериф сделал рукою: «Прошу». Малоземельский первым попал во вращающуюся дверь, распался на части, влетел внутрь и исчез. Николай поспешил следом и очутился в крошечном розовом вестибюльчике, откуда вела узкая мраморная лестница.

Дальнейший их путь напоминал сошествие Данте в ад. Стены косо идущего коридора были освещены красными погребальными свечами и расписаны тиграми и обнаженными женщинами. В нишах по сторонам стояли восковые Казанова, Распутин и террористы из организации «Черный сентябрь». В кадках змеились кактусы, над ними в зеркальном потолке, приседая и выворачивая ноги, головой вниз двигались сам председатель товарищества и его гид… Еще одна закрытая дверь. За ней слабые голоса, еще один сторож — на этот раз в адмиральском мундире. Рука с шевронами распахнула дверь. И обвалом — стук посуды, возгласы, выкрики бас-гитары. В зале под низким потолком среди коротких пузатых колонн кровавым бархатом светились кресла и белели жестким крахмалом скатерти. Дымили желтым паром поросячие бока, никли рыбьи хвосты, высились горы запотевшей грузинской зелени. Каплями горели рюмочки, лучились раздутые в боках фужеры, мерцали зеленые, красные, желтые, плоские, пузатые, голенищами вытянутые вверх, бутылки. И над всей этой гастрономической Африкой плавали обнаженные женские плечи и качались мужские лацканы.

В углу на небольшой эстраде бился о тарелки и в голос завывал оркестр.

— А вот и он. Он уже здесь! — Малоземельский провел Николая через весь зал к столику, где в обществе красноволосой закатной дамы сидел Шпенглер. — Прости, что отыскали тебя тут. Есть срочное дело, а тебя поймать — сам знаешь…

— И отлично сделали, что нашли, — кисло отозвался жилец четвертой квартиры. — Замотался — столько дел, сам понимаешь…

сообщил оркестр.

— Что же ты не знакомишь нас? — капризно протянула закатная и показала рюмкой. — Ты последние дни вообще какой-то странный. — Не обращайте на него внимания. Он плохой! — она легонько ударила кавалера салфеткой.

— Ладно тебе… Знакомься: Малоземельский, известный критик. А это…

— Шмидт. Ценитель женского обаяния, — председатель поцеловал пухлую руку и тут же повернул ее ладонью вверх. — Какие великолепные линии! Хотите, угадаю ваше имя? Анастасия.

— А вот и не угадали. Клара… Ну, что же ты не заказываешь? Твои приятели, наверно, пришли голодные.

настаивал оркестр.

К дирижеру приплыла, стоя ребром на блюдце, зеленая купюра. При виде ее оркестр вскинулся, забыл про желание, ухнуло, закачалось и поверх фужерного звона понеслось:

А закончилось волчьим воем:

Зал гудел, столики переговаривались:

— Что сегодня?

— Четвертина, брусок, доска.

— А аксилит?

— Аксилит больше не идет. Идут собаки… Что у Наины?

— У Наины итальянские сапоги и Дюма. Два вагона и два.

— Дюма — это опасно.

— Не опасней сапог.

В оркестр впорхнула еще одна купюра.

оценил ее оркестр.

Столики продолжали:

— У вас есть челюсти?

— У меня есть челюсти. Сто двадцать тысяч американских челюстей.

— Беру.

— Вывоз ваш. Нужен грузовик.

— Будет грузовик.

У Шпенглера над плечом склонился официант.

— Значит, так: для друзей раковый суп каждому. Два раза оливье, два лангет-пикап… Даме «Пти шато». Нам «Энеи»… Между прочим, у «Энеи» ни одной бочки моложе трехсот лет! В подвалах ползают специально выведенные пауки.

Между столиками произошло движение. От входной двери шел толстяк в малиновом пиджаке. Рядом семенила девочка, на шаг сзади, выворачивая ноги, брел охранник.

— Костя Кныш, — вполголоса сказал Шпенглер, подцепил на вилку рогатый кусок осетрины в соусе и метнул его в рот. — Недвижимость в центре. Полный контакт с мэрией. Вчера стоил триста миллиардов. Девочка новая. Сколько дадите ей лет?