Сын на отца

И вот сейчас, глядя на баталию, Меншиков понимал, что нужно найти неожиданный для противника ход, что позволит разбить мятежников. Нужна победа кровь из носа — это вдохновит сторонников Петра и покажет, что дело бунтовщиков совсем пропащее. Приверженцы Алексея начнут разбегаться в разные стороны, и он победителем въедет в Москву…

— Князь, я привел свои полки к вам по приказу царя!

Меншиков посмотрел на барона фон Шульца с нескрываемой радостью — все же теперь его силы удвоились. А это давало возможность перехватить мятежников с фланга.

— Михаил Иванович, веди полки направо. Там зимник — по сугробам идти дело дохлое. И перехватишь их там!

— Князь, я не успею догнать колонну — они отходят и ночь близка. И у меня нет пушек, лошади устали…

— Да на хрен они нужны, потом догоним. Надо вот этих прищучить, видишь, они отходить собрались. Перехвати тракт, и мы их с двух сторон сдавим! Снег везде — даже если с дороги сойдут, то там увязнут. Ты меня понимаешь, бригадир?! Там твой генеральский чин!

— О я, я! Мы их разобьем и повяжем!

До немца план «светлейшего», как говорится, «дошел», и он его успел оценить по достоинству, даже акцент прорезался. А ведь такая виктория могла принести неизбежное повышение по службе…

— Ну что, собаки, теперь узнаете каково против царя бунт устраивать! На собственной шкуре прочувствуете!

Меншиков задыхался от ярости, мрачно взирая на небольшую кучку схваченных мятежников — их набралось человек полста, не больше, все перераненные. Будучи отрезанными от других бунтовщиков, они не только не сдались, а продолжали яростно сражаться в деревне, которая полностью сгорела. Почти всех приверженцев царевича перебили, когда они, истратив пули с зарядами, пошли в штыки, а вот этих смогли схватить живыми. И сейчас, освещенные пламенем зажженных смоляных бочек, они не выглядели сломленными — взирали на него с ненавистью в глазах, и свойственным для русских мужиков упрямством.

В глубине души екнуло — фельдмаршал сам был выходцем из народа и повидал всяких бунтовщиков. Все они, за малым исключением просили пощады и милости, но эти взирали отрешенно, будто уже попрощались с жизнью и ожидали только смерти.

— Падите в ноги, земно кланяйтесь! Просите у православного царя Петра Алексеевича милосердия, и оно будет проявлено! Это обещаю вам я, светлейший князь и фельдмаршал Меншиков!

— Ага, допросились у него стрельцы?! «Подменыш» он и есть «подменыш» и самозванец!

— Это когда «кукуйский чертышко» православным царем стал?!

— Ты ведь Алексашка пирогами торговал — смотрите, люди добрые — из самой грязи в князи вышел, содомит. Знаем, в какие игрища ты с самозванцем по ночам играешь?!

— Не зря Петрушку окаянного анафеме предали!

От оскорбительных выкриков у Александра Даниловича поплыло все перед глазами от ярости, он захотел изрубить стоявших перед ним бунтовщиков на куски. Однако страшным усилием воли сдержался, бросив стоявшему рядом с ним полковником приказ:

— Перевязать и накормить, поместить в подклеть, где печь есть. Завтра государь Петр Алексеевич сам в Тверь приедет, и справедливый суд свой над злодеями вершить начнет!

Глава 17

— Я желаю со своим братом Алексом установить самые доверительные отношения, генерал, основанные на доверии и сердечной привязанности. У нас нет каких-либо противоречий, не было и вражды — так почему же мы должны быть недовольны друг другом?

Голос Августа «Сильного» прозвучал вкрадчиво, хотя до этого саксонский курфюрст и польский король старался выглядеть этаким «рубахой-парнем», которому не свойственны политические интригами. Даже одобрительно хмыкнул, когда получил от Фрола Андреева сакраментальные «верительные грамоты», вот только взгляд, которым он окинул «посланца» царя Алекса был зело колючим и подозрительным.

Да оно и понятно — Калишский рокош в пользу нового московского царя Алексея Второго или короля Станислава Лещинского разрастался. Пока повстанцы сами не смогли определиться — в чью пользу они устроили мятеж. Но таковы нравы ясновельможного панства и вечно горластой драной шляхты. Речь Посполитая за свою многолетнюю историю пережила столько бунтов, восстаний, мятежей, череды внутренних войн, вкупе с пресловутыми «Потом» и «Хмельничниной», что очередным выступлением удивить ее просто невозможно.

Рокош не сулил «выборному польскому крулю» ничего хорошего — с ним сводили счеты сторонники проигравшей партии, выбрав крайне удачный момент — у могучего восточного соседа, к вящей радости всех поляков, началась смута. Вернее — Смута, ведь появилось сразу два царя, сын на отца пошел, бряцая оружием.

Однако для Августа даже такая ситуация грозила очень многими неприятностями, и Фрол, покрутившись за четыре месяца по «европам», и поняв немного извилистые пути «политик», отчетливо это понимал.

Речь Посполитая разорена многолетней войной, что велась на ее территории шведами, русскими и саксонцами, причем поляки сражались на стороне всех враждовавших монархов. К тому шляхта, как в самой Польше, так в Литве устроила между собой гражданскую войну, сводя счеты в накопившихся за годы обидах и противоречиях.