Сын Наполеона

Его личность постепенно формировалась. Спокойный, часто уходивший в себя, одновременно сильный и прямодушный, он не терпел лжи. Наставники рассказывали, что его никогда не привлекали сказки или басни. «Это неправда, — говорил он, — что тут хорошего?» Слово «правда» чаще других звучало в его речи.

Он обожал природу и постоянно искал уединения. Чуть выше Шенбрунна юный герцог обнаружил деревенский домик, который называли тирольским шале. Он стал любимым прибежищем юноши. Здесь он читал, размышлял, общался с хозяином дома, сыном камердинера Марии-Луизы, молодым французом Эмилем Гоберо, которого здесь называли Вильгельмом.

Его наставник Колен когда-то посоветовал ему прочитать «Робинзона Крузо», и мальчик представлял тирольское шале необитаемым островом, а себя — знаменитым отшельником. Он научился мастерить различную утварь, будто потерял все и, совсем как потерпевший кораблекрушение, вынужден был из всего извлекать пользу. Начал с шалаша, раздобыл попугая, затем соорудил навес. Все предметы, сделанные детскими руками, составили коллекцию, выставленную в тирольском шале, которое называют с тех пор павильоном герцога Рейхштадтского.

Его учили математике, истории, даже новейших времен, и составлению карт — он добился больших успехов в топографии. По случаю дня рождения деда юный герцог подарил ему карту местности, куда входили Вена, Нейдорф и Гумбольткирхе, изготовленную с большой точностью. Лекции по фортификационному искусству ему читал майор Вейс. Герцог успешно сдал экзамены комиссии под председательством полковника Шлиндера, профессора инженерной академии.

С большим старанием изучал он французскую и зарубежную литературу. Его гувернер Форести отмечал: «Он развивал свою память, уча наизусть фрагменты из „Генриады“, трагедий Корнеля и Расина. Особенно поразил его зрелый гений Корнеля, но, вообще, он был маловосприимчив к красоте поэзии, ценил только истину (всегда „правда“!) и возвышенные помыслы. Не задумывался над тем, что есть своя прелесть в гармонии выражений и мощь в ритмической форме. Из французских авторов больше всего любил Лабрюйера, с удовольствием перечитывал его „Характеры“, восхищался глубиной наблюдений. Этого требовала природа его ума. Недоверчивый, возможно, из-за своего положения, которое весьма здраво оценивал, он направлял на людей пристальный, испытующий взгляд, умел склонить их к разговору, наблюдать за ними и распознавать».

Таков портрет сына Наполеона, написанный тем, кто знал его лучше всех, изучал, ни на мгновение не теряя из виду, — точное представление о бедном высокородном затворнике.

Его содержали как узника, охраняли от взглядов, весь двор, где его окружали только враги, занимался слежкой.

Вследствие этого юноша замкнулся в себе, глубоко запрятал свои чувства.

Под влиянием среды он стал мрачным и осмотрительным, как настоящий заключенный. Все его поступки были продиктованы осторожностью. Он никому не доверял.

С ним никогда не говорили об отце, и он никогда и никому не открывал своего сердца на эту тему, которая, однако, его увлекала. Франц перерыл все книги, где можно было прочитать о великом солдате. Он прилагал усилия к встрече с теми, кто принимал участие в войнах империи, и с жадностью слушал их рассказы.

Юность тем не менее требует свое, и очень рано он ощутил зов сердца.

У него было множество любовных приключений, на которые надзиратели охотно закрывали глаза.

Если герцог Рейхштадтский содержался в полном неведении относительно могущества своего имени и славы, звезда которой сверкала на Святой Елене, то в развлечениях он пользовался неограниченной свободой, а это что-нибудь да значило в таком удивительном городе как Вена.

Гувернеры, в соответствии с секретными инструкциями канцлера, помогали ему завязывать более или менее близкие отношения с самыми красивыми женщинами столицы. Возможно, они рассчитывали на то, что злоупотребление удовольствиями очень быстро разрушит личность молодого человека. Погубить с помощью сладострастия — один из способов, которым пользуются восточные властелины, чтобы освободиться от неугодного визиря или конкурента в борьбе за трон. Венские дипломаты, казалось, все прошли школу султанов.

Он произвел фурор на своем первом балу, где официально появился в ранге эрцгерцога, и уже с этим титулом нырнул в интриги, к развязке которых его надзиратели относились равнодушно.

Однако очень скоро юный герцог ощутил усталость и пресыщенность, их бремя давило его. Он готов был волком выть на следующий день после оргий. Воспоминания о них вызывали горечь и отвращение, а ведь раньше Франц стремился в эту клоаку с восторженностью юного. Теперь его потянуло к приключениям, неизведанному, непредсказуемому, чего не встретишь в имперских салонах.

Он вспомнил о таинственных прогулках, соблазнительные картины которых рисовали арабские сказки о калифе Гарун-аль-Рашиде и его визире, гулявших переодетыми по ночным улицам Багдада. Франц представлял, как вместе с Вильгельмом они бродят неузнанными по Вене в поисках… чего? Счастья, быть может? Всего, что влекло за пределы двора — его тюрьмы.