Сын Наполеона

В среде мастеровых прокатывался глухой ропот недовольства и враждебности. Бурбоны всегда внушали недоверие: им не простили возвращения на казачьих штыках. Трудовой люд видел в них потомков средневековых баронов, с кем постоянно сводил счеты.

Пригороды по большей части пребывали в плену славных воспоминаний времен империи. «Если бы короля настигла смерть, тогда его место мог занять Наполеон II. Надо только вернуть его из Вены», — подобные разговоры возникали повсеместно.

Однако ни студенческая молодежь, представлявшая слой образованных, ни молодежь пригородов ничего не могли добиться без горстки официальных лиц, составлявших буржуазный костяк в руководстве, малодушных, способных на мерзости и годных только на то, чтобы идти на всевозможные компромиссы. Эти высокопоставленные и ограниченные люди признавали лишь одну силу, которая крепла день ото дня и представляла реальную угрозу, — этой силой была пресса!

В чем же заключалось ее вмешательство в борьбу и каким образом пресса могла манипулировать событиями?

Когда в результате новых выборов стало ясно, что королевской власти никогда не набрать необходимого количества голосов, король Карл X и его министры организовали настоящий заговор. Ими руководило безумие, а иначе как назовешь решение управлять Францией, создавшей Генеральные штаты, Законодательное собрание, Конвент, лишь самодержавной властью и волей старого подагрика?

Король отыскал в Хартии некий 14 параграф, который позволял, как утверждали придворные юрисконсульты, управлять с помощью ордонансов (королевских указов). Пагубная система, вызвавшая государственный переворот. Новый парламент был распущен, не будучи созванным, и опубликованные ордонансы крепко заткнули рот прессе.

Король вызвал к себе премьер-министра Полиньяка и спросил, какими силами тот располагает, чтобы обеспечить выполнение ордонансов. Премьер-министр ответил, что способен в течение нескольких часов стянуть в Париж 18-тысячную армию.

— Армии нужен командующий, — заметил король.

Следовало хорошенько подумать, поскольку требовался головорез, висельник и негодяй, который, не задумываясь, подрезал бы крылья всему благородному и отважному в стране. Выбор пал на герцога де Рагуза, бесчестного Мармона, который покинул Наполеона и предал родину накануне капитуляции Парижа.

Этого проходимца облекли неограниченной властью и наделили военной силой, достаточными, чтобы образумить парижан, если те вздумают выступить против ордонансов.

25 июля министр юстиции передал полный текст ордонансов главному редактору газеты «Монитор». Он должен был занять первые полосы.

В понедельник, 26-го, проснувшийся Париж узнал, что государственный переворот если не завершен, то по крайней мере начат. Естественно, первыми в курсе событий оказались журналисты. Среди них — Арман Каррель, руководивший новым печатным органом, тон которого резко отличался от привычного педантизма официальных газет. Назывался сей печатный орган «Националь».

Редакторы «Националь», едва ознакомившись с тек-стом ордонансов, направились к Дюпену, знаменитому адвокату, на открытии памятника которому Виктор Гюго заметил, что «в бронзе ему удается стоять прямо, хотя всю жизнь он гнул спину и пресмыкался!»

Дюпен отказался от предложенной ему чести встать во главе движения, в успех которого не верил. Законопослушный, он не поддерживал тех, кто, фрондерствуя, стремился протест превратить в бунт. Таковы были его принципы: личные спокойствие и безопасность прежде всего.

Приняв на пороге своего кабинета представителей прессы и узнав, что его просят выслушать депутатов, приглашенных на собрание, Дюпен ответил:

— Господа, в моем кабинете я даю юридические консультации по вопросам права. Но для тех, кого интересует политика, смею вас заверить, он закрыт. Прощайте, господа! Всего хорошего!

И закрыл дверь перед их носом.

Собрание все же состоялось. Вечером в редакции «Националь» было принято решение выдвинуть протест. Энергичный коротышка, сновавший между столами, заваленными грудой бумаг, взобрался на один из них, потребовал тишины и начал читать проект протеста, который только что составил.

Это был редактор «Националь», марселец Адольф Тьер. Проект выслушали, обсудили и одобрили. Молодой человек с удовольствием принял похвалу в свой адрес. Однако, заметив, что многие присутствовавшие при создании этого зародыша революции, бросавшего вызов абсолютной монархии, начали потихоньку рассасываться, Тьер, с присущей ему хитростью, не теряя самообладания, — сколько раз в течение своей долгой карьеры он еще продемонстрирует их — воскликнул:

— Подождите! Не уходите! Задержитесь! А подписи?! Нужно подписаться!..

Те, кто уже спускались по лестнице, испуганно остановились. Тьер снова вскочил на стол, расплескав содержимое чернильниц на зеленый ковер редакции.

— Под протестом, — крикнул он, — должны быть…

Он замолчал, пристально глядя на всех, будто гипнотизируя, и отчеканил:

— Здесь должны стоять подписи!

Спрыгнув на пол, взял перо и поставил первую подпись: Тьер. Рядом подписался Арман Каррель.