Сын Неба. Странствия Марко Поло

На поясе у мужчины висел видавший виды меч, и он нагнулся еще за каким-то оружием — как вскоре выяснилось, за алебардой, топор которой выдавался вперед заметно больше шипа. Шест алебарды был выкрашен красным. Красной, хотя и темной от пота, была его кираса из шкуры буйвола, что проглядывала из-под опять-таки красного выцветшего плаща. Поношенные короткие ботинки-сапожки красной кожи, свободная зеленая блуза (если ее можно было так назвать) и доходившие только до икр грубые конопляные штаны завершали костюм незнакомца.

Марко и раньше попадались подобные типы, что бродили по большим дорогам, проселкам и тропкам империи. Целые отряды их стояли лагерем под прикрытием арок величественного мраморного моста при въезде в столичный город Тай-тинь (широкий мост этот всегда завораживал Марко множеством изящных колонн, увенчанных резными каменными львами, — причем двух одинаковых львов там не было).

Эти «юй-ся» были странствующими искателями приключений, что частенько пользовались мечами для подкрепления своего достаточно сурового кодекса чести. Ряды их пополняли мелкие безземельные дворяне и их вассалы, оставшиеся без работы мастеровые и воины, разорившиеся купцы и крестьяне все, кто испытывал отвращение к повседневной работе — или просто ее не находил — и предпочитал вольную жизнь странствующего рыцаря. Они предлагали свою преданность и свою жизнь властительным феодалам — и, если их нанимали, не подчинялись уже никакому закону, кроме воли своего господина и собственного обостренного чувства справедливости. Со своим непокорным нравом и острым мечом такой рыцарь порой отважно (пусть и не всегда мудро) защищал приглянувшегося ему человека, не думая ни о награде, ни об опасности. Марко всегда уважал этих свободных и неукротимых воинов хотя и предпочитал делать это на почтительном расстоянии.

— Приветствую вас, путники, — хрипло обратился к ним незнакомец. Найдется ли в вашем отряде место для странствующего рыцаря?

— Рыцаря каких достоинств? — Никколо.

— Рыцаря из какой фамилии? — Маффео.

— Рыцаря с какими намерениями? — Марко.

Незнакомец держался со спокойной учтивостью. Марко почувствовал, что от заданных вопросов рыцарь испытывает затаенное удовольствие.

— Рыцаря многих достоинств. Рыцаря принципов — неважно каких. Рыцаря широких равнин и узких проулков. Порой именуемого Цзин Кэ, порой — Цзи Ань, а порой… но разве бывает у ветра молочное имя? Значит, назову себя Хэ Янь. — Все молчали, и незнакомец продолжил: — А вам, юный господин, скажу: истинный рыцарь не имеет собственной цели или намерений. Он просто идет по пыльной дороге, куда ему велят — или как он сам себе прикажет. А когда видит неправду, быстрым своим мечом ее исправляет. Так об этом принято говорить… — Тут Цзин Кэ, Цзи Ань или Хэ Янь умолк.

А ученый Ван Лин-гуань, до той поры бесстрастно сидевший на своем коне, вдруг откашлялся и смачно сплюнул. Но неуважения он как будто не выказал да и рыцарь так этого не воспринял. Вообще говоря, катайцам свойственно откашливаться и сплевывать безотносительно к человеку, месту или времени. Затем ученый Ван заговорил — нарочито искусственно, словно цитируя некий трактат.

— Хотя люди рыцарского достоинства с древности прославлены за бескорыстие, о мастере Цзине Кэ известно, что, будучи человеком слова, он вел распущенную жизнь. Ибо валандался заодно с торговцами собачиной, уличными музыкантами, шутами и прочей низкой публикой. С теми, что пьют на людях и поют на улицах. То поют, то плачут — то плачут, то поют.

— Хо! — снисходительно отозвался предполагаемый Цзин Кэ.

Ван Лин-гуань аккуратно пригладил двенадцать с половиной волосков своей бороды и продолжил:

— Хотя люди рыцарского достоинства с древности прославлены за верность и справедливость, о Цзи Ане известно, что он, несмотря на свою жертвенность, нрав имел неучтивый и самонадеянный.

Предполагаемый рыцарь Цзи Ань едва заметно пожал плечами.

— Мэй-яо фа-цзе, — отозвался он.

Ученый Ван кивнул. Катайская поговорка «ничего не поделаешь» хорошо подходила к его собственной философии. И он продолжил свой распевный речитатив:

— Замечено было, что Чу Мынь, пусть и прославил свою мать, имел малое уважение к закону и учтивым манерам. Ибо по душе ему были игры с буйными и беспутными юнцами. Такие низменные занятия, как бросание финиковых косточек в вышитые туфельки, которые снимают со своих лотосовых ножек певички.

Рыцарь с легким поклоном ответил:

— Когда я не при деньгах, я могу играть в финиковые косточки со своими грубыми сотоварищами у мраморного моста Многих Львов, что у городских стен Тай-тиня. Бессмертный Лао-цзы как-то шепнул мне на ухо, что «чем больше законов выдумывают законники, тем больше беззаконного народу». Несомненно, я Чу Мынь.

Но ученый Ван еще не закончил.

— Касательно Хэ Яня, другого странствующего рыцаря, прославленного в песнях и преданиях, известно, что, будучи пусть и смиренным стражем ворот Вэй, он послужил образцом рыцарского кодекса чести, отваги и преданности, с радостью предложив отдать свою жизнь за господина, оказавшего ему уважение.