Сын Неба. Странствия Марко Поло

И буквально через считанные мгновения в громадных палатах не осталось ни единого человека. Все, что происходило, было похоже на взмах гигантского веера, гасящего столь же гигантские свечи, — пламя трепещет, и мощные фитили тонут в пахучем воске. Из людей там остались только старые евнухи низших рангов — давно не мужчины и уже не вполне люди. Именно их порой дрожащие, но твердые руки и занялись тлеющими углями.

Из мест близких и далеких, с башни и из храма, с холма, со стены и из крепости слышалась разноголосица гонгов, колоколов и рогов. Не слышалось только барабанного боя. Великий хан весьма мудро приказал не бить в барабан, ибо каждому катайцу известно, что барабан будит драконов. Бой барабана считался голосом дракона. То был голос грома и молнии — а гром и молнию вызывали драконы. Драконы же вызывали и дождь — а дождя было уже достаточно. Оставалось только молиться, чтобы его было не более чем достаточно.

Так великий хан не допускал наводнений. Но теперь Хубилай — и даже его императорские почтовые станции — был слишком далеко, а муссонный паводок поднимался все выше в сплетении водных путей болота Шести Драконов, что в вассальном царстве Чамба. Ибо дожди вассалами человеку не приходились.

Сидя на ветвях раскидистого бананового дерева, Марко в страхе наблюдал, как мрачные волны подбираются к бокам ошалевших коней. Отец его бубнил себе под нос что-то про четыре десятка камушков бирюзы, каждый размером с ноготь на большом пальце взрослого сарацина. А дядя все вздыхал об Италии, где на ветвях деревьев рассиживаются не люди, а пухлые голуби. Монгольские и татарские всадники, не переставая отрывать пьявок от своих кровоточащих тел, о чем-то глухо переговаривались. Ученый Ван… странствующий рыцарь Хэ Янь… татарский раб Петр… Оливер со своим немым пажом — все они, хмурые, промокшие до нитки, липли к надземным корням мощного банана.

А маленький сфинкс, которого путники вызволили из зловещей пещеры феи Облачного Танца, восседая на затейливо изогнутой ветви, лениво вылизывал свою мокрую золотистую шерстку.

— Сфинкс! — возопил Марко. — Прелестный сфинкс! Ведь ты мастер всяких загадок! А здесь слишком влажно для существа, привыкшего к жаркому солнцу пустынь! Наше грозное оружие и быстрые кони, наши сильные руки и серебряные пропуска здесь нам не подмога! Скажи, как нам выбраться из этой проклятой сырости!

«Шлеп-шлеп», продолжал шлепать маленький язычок. А потом сфинкс все же заговорил…

21

Люй: Странствие.

Огонь пылает на горе;

Стойким путникам — счастье.

— Попроси банан унять это жуткое наводнение, — отозвался сфинкс, продолжая вылизывать свою золотистую шерстку. А потом загадочно улыбнулся.

— Марон! Мало того что в этом Богом проклятом месте мы должны рассиживаться на ветвях подобно растрепанным голубям венецианской Терра-Фирмы! Так нам еще, как последним психам, предлагают пообщаться с деревом! — возмутился Маффео. — Лично я не собираюсь болтать с этим переросшим кустом.

— И я… с тобой… тоже… — послышался голос — будто тихий вздох ветра.

— Ну вот, ты еще и оскорбил этот спасительный банан, — недовольно заметил сфинкс. — Теперь нам крупно повезет, если мы не утонем.

— …утонем… — прошелестел тихий голос оскорбленного бананового дерева.

— Марон! Тут ни от кого разумного слова не добьешься, — проворчал Маффео, чувствительно дергая себя за бороду. — А тем временем кони — и люди, между прочим, — сатанеют, оказавшись в такой подлой ловушке!

Уставившись на бурные воды, Марко вспоминал рассказ своего деда, переданный тому его дедом, — историю о последствиях одного проступка слуги дожа Марчелло, когда однажды летом вопреки всем известным наукам и традициям, разуму и логике этот дурень допустил, чтобы растение, именуемое «громовым чертополохом», лишилось подпорок на краю крыши Герцогского дворца. Как небо почти тотчас потемнело, как оглушительно загрохотал гром и как хлынули потоки неистового ливня. Беременные женщины, кобылы и овцы все разом выкинули. Повсюду вдруг скисло все молоко, а сыры примыкающей к Венеции Терра-Фирмы весь тот сезон выходили порченые.

Те, кто опрометчиво поспешил вставить в свои окна новомодные застекленные рамы (а стекло, искусством дутья которого особо славилась Венеция, надо заметить, прежде использовалось лишь для сосудов, да и то людьми богатыми, не удовлетворявшимися посудой глиняной), — так вот, эти модники уже после первого удара грома могли собирать осколки. С третьим раскатом пузыри на концах стеклодувных трубок лопнули в мелкую пыль. С четвертым все стеклодувы оказались на коленях, распевая «Dies Irae… dies ilia… teste David cum Sibylla», в полной уверенности, что тот самый день гнева наконец пришел.