Сын Петра. Том 6. Треск штанов

— Потому что можем. Ну и деньги вводить в экономику как-то надо. Про такие же важные вещи, как понты мы совсем забыли. Ну… понты — это стремление произвести впечатление. Что еще? Ах да, — это нигде в мире этого нет.

— Чего нет? Пирамид?

— Кроме пирамиды Хеопса все остальное кануло в Лету. Да и та в запущенном состоянии.

— И как же твое нежелание… хм… обезьянничать.

— А твое желание повторять за голландцами тебя не смущает? — удивился Алексей.

— То голландцы! Они первые во флоте.

— Да мы уже корабли лучше их строим! — усмехнулся сын. — Только пока мало. Мы уже обогнали их! Мы всех обогнали! Да и, как мне кажется, вправе брать из мирового культурного наследия все, что пожелаем. Кто остановит нас? Какие-то фырканья в Европе? Да плевать. Профессора кислых щей! Что хотим, то и делаем! Ибо ты тут царь, а не какой-то пройдоха из Амстердама или Парижа. И никто тебе не указ. Ты — самодержец. Захотел поставить пирамиду для семейной усыпальницы? Так и что? Зачем тебе для реализация этого желания мнение какой-нибудь собаки безродной, что спит и видит нас убогими дикарями да варварами? Пошли они все знаешь куда?

— Куда? — усмехнулся царь.

— Куда Макар телят не гонял. Ибо не влезут, даже если смазать салом и помочь пинком…

Посмеялись.

— Все равно — дичь какая-то. — произнес царь.

— Вот ты любишь же барокко.

— Люблю.

— В чем его суть?

Петр Алексеевич задумался. Он мог на глазок вполне надежно отличать барокко от иных видов архитектуры. Из-за его немало нервировала ренессансная стилистика обновленной Москвы. Но объяснить, по каким признакам он определяет принадлежность не мог. По систематическим признакам. Опыт же общения с сыном показал, ему именно такие подавай. Чтобы универсальные и общие для всего направления. Без исключения.

— И в чем, по твоему его суть? — после долгой паузы спросил государь.

— В вычурности.

— И все?

— Конечно. Даже это слово дословно так переводится с итальянского. Барокко противостоит эстетике Ренессанса, суть которой геометрическая гармония. Ей в барокко противопоставляются кривые линии, завитки, всякие артефакты, нарушающие гармонию и так далее. И чем дальше, тем сильнее. Но эта хаотизация оформления, как по мне, слишком примитивно. Вычурность ведь может заходить дальше… мы разве с тобой не вычурные вещи обсуждали?

— Но пирамида не барокко!

— Это настоящее барокко! Во всяком случае по сравнению с чем, какая и в каком окружении. Ведь суть вычурности в том, чтобы учудить что-то этакое, не как у всех и сделать это нарочито замысловато и затейливо. У всех сапог как сапог, а у тебя с бантиком. ВОТ ТАКИМ, — показал он руками. — А что может быть 0неожиданней и замысловатей, чем здоровенная пирамида в среднерусской полосе? Не так ли? Вот представь. Нижний ярус пирамиды сделаем высотой в три-четыре сажени. Чтобы фронтон был с портиком нависающим. И там, по периметру, поставим барельефами всех языческих богов и прочих идолов, которых только найдем по всему миру. В таких позах, будто они держат балку перекрытия. Потом пирамида уходит вверх. Можно не как египетская, а с более острым углом. И на самой маковке водрузить указанный мною мавзолей, но сделан его как храм в стиле того Галикарнасского чуда. С колоннадой из тридцати шести крылатых ангелов по периметру. Пусть это будет новый Архангельский собор. И сверху его, архистратига нашего, и поместим в квадригу.

— Перебор по моему. — покачал головой царь.

— Перебор в чем? Кто нам запретит так сделать? Ну вот скажи? Кто? Покажи пальцем на этого самоубийцу. Молчишь? Вот и я не знаю таких. Пусть это будет новым словом в искусстве. Русское барокко если хочешь. Смешение всего и вся. Ангелы на пирамидах или, например, Анубисы на страже православных усыпальниц.

— Анубисы? — вытаращился Петр.

— Ну… На пирамиде — Архангельский собор. Вход в склеп через него. А перед самым заходом в крипту можно поставить статуи этих самых Анубисов. Приодев в нашу армейскую форму при треуголке. Вроде как почетный караул…

— Леша… — покачал головой оглушенный царь. — Ну у тебя и фантазия…

Еще немного поболтали.

Царю в принципе идея нравилась. В силу своего характера он был крайне скромен в быту, но в той же степени склонен пускать в пыль глаза иноземцам. Реализуя, видимо, свои комплексы юности. Поэтому, хоть и ворчал, но слова сына его задели и заинтересовали. Он потом весь вечер думал, представляя, как видит из окошка своего дворца пирамиду, а из другого сады Семирамиды. Разумеется, в местном, адаптированном исполнении.

Да и ситуация Петра Алексеевича забавляла.

Его сын в принципе не любил всю эту показную парадность. Даже несмотря на весьма неожиданный дворец. Историю проектирования по схеме: «любую дичь, лишь бы не строить» царь отлично знал. И то, что его вообще стали строить являлось случайностью. Если бы не пожар, то, скорее всего, лет через несколько, Алексей сам себе что-нибудь построил. Но сильно попроще. Что-нибудь предельно функциональное, как он обычно и делал. А тут звезды легли неудачно и ему пришлось чудить.