Сын предателя (СИ)

 Крайняя изба мрачным пятном выделялась на белом снегу. Он прокрался через огород к ограде двора, прислушался. Тишина пугала даже больше, чем какой-нибудь звук. Фёдор долго стоял, провалившись по колено в сугроб, не решаясь открыть калитку. Скоро он почувствовал, что замёрзнет, если не будет двигаться. Он подтолкнул калитку внутрь двора, протиснулся в узкую щель, боясь произвести шум. Сени были не заперты, дверь легко подалась. Фёдор открыл её и замер. В сенях было темно. Он ощупью переставлял ноги, продвигаясь медленно в пустоту.

 На дверную ручку наткнулся случайно. Долго раздумывал, почему Михалыч не проявляет осторожность, но уже предчувствие беды охватило его.

 Фёдор попятился назад и тихо вышел во двор, прикрыв за собой скрипнувшую дверь. Обратно в огород пролез, разрывая и без того рваный полушубок, когда услышал скрип шагов по улице. Вошли двое, как ему показалось из их негромкого разговора:

 -Да никто не придёт. Партизан же нет!

 -А вдруг этот придурок всё же связан с кем-то? Иначе откуда у него листовка?

 Двое вошли с шумом в сени, потом в избу. Фёдор стоял, не шелохнувшись, не замечая даже, что он перестал чувствовать свой нос. Мысль, что ещё мгновение, и он был бы схвачен, привела его в ужас не за себя, а за Надю. Она осталась бы одна в той яме, решив, что он её бросил!

 Из избы, между  тем, раздались вопли, от которых Фёдор ощутил сильнейший спазм желудка. Острая боль заставила на мгновение потерять сознание и повалиться на снег именно в тот момент, когда четверо вышли из сеней и направились через двор к воротам на улицу.

 Придя в себя через мгновение, он долго ждал, оттирая обмороженный нос варежкой, потом голой рукой. Время тянулось медленно. Кругом была тишина. И всё-равно было страшно  уходить из деревни в лес. Ещё страшнее было зайти в избу, чтобы убедиться, что с Михалычем.

глава 37

 -А сколько стоит ведро абрикосов? - спросил Николай.

 -Да что вы! Ешьте так! Какие там деньги! Только не сломайте побеги.

 С этими словами хозяин сада зашёл в дом, а старушка осталась стоять на крыльце. Николай и Каргашин набрали килограмма по два, простились со старушкой, которая всё продолжала стоять на крыльце, ласково щурясь.

 Николай ел абрикосы, утоляя обеденный голод, и ему казалось, что попали они с другом на землю обетованную. Повариха на теплоходе тоже готовила из дешёвых продуктов отменные супы и славно поджаренные котлеты с гарниром.

 Но сладкая жизнь вперемежку с купанием в парном водоёме, с загоранием до опасной черноты под палящим солнцем закончилась самым банальным образом.

 У капитана на теплоходе каталась дочь лет шести. Николай загорелся желанием написать её портрет, и капитан дал добро. Девочка сидела спокойно, и портрет получился неплохо. И тут началось буквально выклянчивание портрета всей командой. Конечно, самому капитану неудобно было в этом участвовать, но моряки взялись за дело азартно. Отказ отдать портрет был встречен настолько враждебно, что ночью два друга собрали вещи и  сбежали на рядом стоявший теплоход, который рано утром отправлялся в рейс.

 Поплыли вверх  по Волге. За восемьдесят километров от Волгограда теплоход застрял в Волго-Донском канале. Николай смотрел на высокие, опасно отвесные стены шлюза и прикидывал, утонет теплоход при обрушении стены или нет. Почему-то не хотелось находиться в каюте. Казалось, что тогда уж ни о каком  спасении мечтать  не придётся. Этот страх каким-то образом передался и Каргашину.

 Не долго думая, друзья собрали вещи и по пустырю потащились к шоссе. Загруженный под завязку, Николай скоро измучился. Поле всё было изрыто ямами и рытвинами. Картонки, нагруженные краской, стали не только толще, но и скользили, пытаясь  всё время рассыпаться. Этюдник ремнём натирал плечо, постоянно сползая на локтевой сустав, а чемодан завершал муки. Несколько раз Николай останавливался, укрепляя кладь, невольно оглядываясь на опасно строгую статую отца народов - товарища И.В.Сталина, издевательски зовущего назад, в уютную каюту теплохода.

 Огромная статуя бывшего вождя ни в какое сравнение не шла с пятиметровой статуей, когда-то украшавшей в Ижевске улицу Максима Горького.

 Каргашин шёл налегке, весело поводя головой вправо-влево, посматривал изредка на Николая, озаряя его своей невинной улыбкой, не догадываясь помочь.

 Николай решительно сбросил этюдник на землю, положил ворох этюдов рядом и стал выбрасывать рубашки, майки, трусы вокруг себя.

 Каргашин стоял поодаль, задрав курносый нос в небо, лёгкий, бодрый, подрыгивал ногой, как танцор, и через нос смотрел на действия товарища, сделав из толстых губ подобие вулкана, из которого вылетало короткое: - Ух, ты-ы!

 Смешно говорить, что от этого облегчения тяжесть этюдника не уменьшилась, но часть брыкливых этюдов перекочевала в чемодан и идти стало намного легче.