Сын предателя

 Немцам нужны были рабы без партийной закваски, менее способные на саботаж. Коммунистов старательно уничтожали, хотя на лбу принадлежность к партии едва ли была написана, и в плену можно было забыть о Ленине и Сталине. Фёдор в отряде майора-артиллериста выслушал рассказ о концлагере одного сбежавшего оттуда солдата, и всю дорогу до погреба думал только о том, чтобы никто его не заметил.

 Идя уже по лесу, он представлял, как из-за дерева выскочат немцы, схватят его и уволокут в этот страшный концлагерь.

 Надя сидела в яме в обнимку с топором, когда заслышала скрип снега.  Так она и не рассталась с оружием крестьян, когда он спустился к ней. В темноте он  не сразу почувствовал холод железа между ними, когда же понял, испугался. Надя за время его прогулки чуть не сошла с ума, и ему пришлось долго её успокаивать. Его отсутствие для неё превратилось в вечность, а с ума сходят люди и за более короткое время.

 Для подвига возможности не находилось и после нового года. Дни ползли в полумраке леса и в полном мраке погреба быстрее только в часы чуткого сна. Колоть дрова не решались, только пилили. Чурки получались круглыми, горели долго, но долго и разгорались. Занятие это укорачивало сутки, но и сильно утомляло, потому что спички вспоминались, как чудо века, а немецкие спички надо было добывать с оружием на большой дороге.

 В деревне немцы в первые два месяца войны были "щедрые", за две курицы давали спички в виде частокола. Это такая пластина, каждую спичку надо было отломить и чиркать по боковой поверхности. Когда квартировали румыны, какое-то ещё было послабление. Их отправили на фронт. Немцы спичек уже не давали, и вся деревня пользовалась этими огнивами, доставшимися многим от прадедов и дедов.

 Фёдор мечтал о лыжах, на которых в лесу и, особенно, по болоту, было бы легче уходить далеко добывать дрова с помощью топора. Пока же примитивной лопатой он разгребал снег всё дальше от погреба до ближайших невысоких деревьев и ширкал пилой царских времён до седьмого пота. К середине января кончилась картошка. В деревню пошла Надя. Фёдору после физических нагрузок и начавшегося поста стало опять плохо.

 После нескольких метелей снег стал глубоким. Идти по такому снегу было уже невозможно.

 Фёдор заострил две доски, сделал подобие крепления. Надя встала на это подобие лыж и пошла мыкаться до деревни. Позади неё волочились санки, делая след ещё замысловатей.

 Фёдор ждал её возвращения три дня. Ни крошки во рту довели его до пожирания оставленных ему Надей двух картофелин в сыром виде. Как ни странно, сырая картошка тушила пожар в желудке, ему становилось легче. В погребе было не тепло, но терпеть было можно.

 Невозможно было только терпеть долгое отсутствие Нади. В голову приходили самые ужасные мысли. Сделать ещё пару лыж уже не было сил.

 Надя пришла на четвёртые сутки на лыжах с  палками. Спички она добыть не смогла, но принесла кусок кремния, который давал искру бесперебойно. Немного картошки, немного муки, полкаравая хлеба и щепотку соли растягивали как могли.

 Из-за дефектной руки Фёдор бился с разжиганием огня всегда долго. Хотелось материться, вспоминая спички и особенно когда-то здоровую руку, но портить настроение Наде не хотелось. Она лежала в погребе, печальная и обессиленная. Фёдор не спрашивал, почему она так долго не возвращалась, тихо радуясь, что вернулась живой.

 Добыв, наконец, огонь и осветив вход в погреб, спустился вниз, сел рядом на край лежанки, обнял:

 -Ну, как там, в деревне?

 Надя вдруг зарыдала, быстро заговорила:

 -Немцы собрали всех стариков и старух в одну избу и подожгли! А обо мне же не зна-а-ли!

 Я просидела в избе у знахарки! В подполье! Спрятала она меня, за себя боялась! А я - вот она!

 Фёдор гладил Надю по голове, злился на своё бессилие, и вспоминалось предложение профессора сделать операцию. Он отказался,  потому что профессор удачное оперирование разделил с неудачным - пятьдесят на пятьдесят. И вот теперь, когда эти пятьдесят процентов могли бы изменить всю его жизнь здесь, сидят у него в груди и не дают возможности мстить врагу совсем другим образом.

 -Хорошо, что избу не подожгли, - задумчиво проговорил Фёдор.

 -Да как не подожгли-и! Сгорела изба! Я успела выскочить, когда запах почувствовала бензина. Немцы думали, изба пустая, подожгли только с улицы. Теперь уж уходить придётся, есть-то скоро будет нечего!

 Надя уткнулась ему в колени и продолжала уже негромко всхлипывать, выговорившись и облегчив себе душу.

 -А лыжи где нашла? - вдруг вспомнил Фёдор.

 -Так знахарка увидела мои доски, сказала, что спрятала лыжи за баню. Там их снегом занесло и не видно было. За лыжи-то немцы неладное бы заподозрили. Баня обгорела только сверху, там я и пряталась, всё боялась высунуться. Всё казалось, что они тут сторожат. Может зря так долго боялась. Да крик горевших всю душу вытряс и такого страху нагнал, что и голода я не чувствовала. Ой, страшно мне в этой яме сидеть!

 -Так глубже же закопаться уже некуда! - усмехнулся Фёдор. - Надо настроиться на то, что рано или поздно всё-равно придётся столкнуться с немцами и с этим жить. Тогда легче.