Сын предателя

 Фёдор только сейчас понял весь ужас своего положения. За потерю роты в полном составе никаким способом не отвертеться от военного трибунала. Никакая язва желудка не спасёт. Не было секрета для него в устройстве власти. Читая статьи в газете о шпионах, затесавшихся в руководящие органы от профессоров до генералов и маршалов, додумывал он междустрочные тексты и понимал, что просто шла напряжённая драка за власть. И такую пешку, как он, даже не полковники и генералы сдуют вместо пылинки, а какие-нибудь рядовые сотрудники НКВД под руководством лейтенанта или капитана, изобразив суд.

 Где сейчас штаб Армии, где линия фронта? Бой уже гремел глухо где-то позади, за спиной.

 Боль в груди снова стала нарастать, смешалась с болью в руке. Однако это не мешало Фёдору размышлять. Глаза уже привыкли к полумраку в траншее. Солдат был неказист телом, ранен в голову и, обильно смазанный кровью, выглядел, как нежилец на этом свете.

 "Если умрёт, последний свидетель моей болезни исчезнет, и тогда достанется мне позорная смерть воина, оставшегося в живых при подозрительных обстоятельствах" - подумалось Фёдору. Ему как-то не приходило в голову, что он тоже сильно ранен.

 Он вспомнил, что танки пришли справа и решил идти именно туда, по течению реки на север, где был гром боя менее интенсивный днём. Из окопа он, прижав левую сломанную руку к груди, одним махом выпрыгнул, и на травяном покрове минуту скрежетал зубами. После того, как боль в руке стала притупляться, вытащил раненого сержанта с великой осторожностью, как драгоценный сосуд, удивляясь, что раненый в голову нешуточно не только жив, но ещё и способен идти.

 Превозмогая брезгливость, Фёдор обшарил одного фрица, другого. Набрал несколько плиток шоколада, две банки тушонки, алюминиевую ёмкость со спиртом, аптечку. Затем повесил на грудь и немецкий автомат. Постояв над убитым русским солдатом, стянул с него ремень и слегка пристегнул с его помощью сломанную руку к груди. Потом посмотрел на сержанта, стоявшего столбом и боявшегося, как показалось Фёдору, нечаянно упасть.

 Он подхватил его под руку здоровой рукой и, морщась от боли в сломанной руке, пошёл туда, где вдали чёрной полосой прорисовывался горизонт. К утру они были в лесном массиве, деревья которого росли в болотистой почве. Путь оставался для Фёдора только в партизанский отряд, если, конечно, окружённые и разбитые части  могли сосредоточиться в лесной глубинке и организоваться во что-нибудь подобное.

глава 4

 В Ижевске жизнь шла в напряжённом ритме. Каждое утро печальный гудок висел над городом, пугая любителей сна. Толпы рабочих втягивались в проходные номерных заводов, и шла незримая война тружеников тыла с жестоким врагом. Изготовлялось самое убойное оружие для армии. Смены рабочих часто удлиннялись до суток. Не всегда сытые заводские рабочие работали до полного истощения. Не выполнить норму значило быть пособником врагу.

 Умирали, конечно, но не так часто и не так много, как на фронте. Были и те, кто спасал свою семью от лишений военного времени охотой и рыбалкой. В таких семьях дети вырастали более здоровыми. Завалить лося, кабана или поймать зайца в петлю было гораздо проще, чем купить в готовом виде на базаре. Хотя на базар это всё и не попадало, а распространялось по родственным связям и близким друзьям.

 Стоило, конечно же, дорого и съедалось всё скрытно. Браконьеров ловили, мясо отбирали, сдавали в столовые, а уж куда это мясо путешествовало дальше, об этом история умалчивает. Ножки и рожки с кишочками, конечно, шли в общественные супы. Дети, не умеющие ловить дичь и рыбу, искали подножный корм у бабуль в огородах и садах, добирались до ближайших колхозов, где уж что-нибудь существенное в желудки попадало обязательно.

 Осень всю молодёжь заставляла мчаться в лес, где и ягод было вдоволь, и грибов достаточно. Но лучшей едой в военное время была картошка. Её садили у дорог на несколько километров вокруг города. Эти участки не были огорожены, хозяева их были безымянными, но воровать, как помнит история, мало кто отваживался. Осенью хозяева тащили богатый урожай на спинах, грузили на массивные тележки. Кто-то ухитрялся нанять лошадь, и уж совсем редко погружалось приличное количество мешков на полуторки и "ЗИСы".

 С картошки да жмыха военное поколение было приземистым, но выносливым. Такой же выносливой была и сама картошка. Её садили не в виде клубней, и даже не в урезанном виде. Садили тонюсенькие очиски, тайно помолясь на малюсенькие иконы. Ждали божьего дарения к осени. И то ли часто поминали всевышнего в годы войны как в тылу, так и на передовой в кромешном аду, картошка давала урожай добрый.

* * *

 Прасковья верила в бога не по писанию, а всей душой. Часто она давала деньги на свечку идущим в единственную церковь и просила помянуть раба божьего Фёдора. Правда, и после получения извещения о без вести пропавшем муже ей долго казалось, что она кощунствует, поминая мужа, возможно, живого. Наверно, поэтому сама она в церковь не ходила, считая, что грех её не будет так велик, когда помянет её Фёдора незнакомая мужу тётка.