Сын Ретта Батлера

Из коротких и ни к чему не обязывающих разговоров Бо понял, что супруги приехали в Швейцарию на лечение. Собственно, лечение требовалось только миссис Перс, но муж последовал за ней. Жили они в городе Томске, о котором Бо никогда не слышал. Раз в неделю к миссис Перс приезжал доктор, осматривал ее, прослушивал ее больные легкие и, выписав очередную микстуру, уезжал.

Иногда вечерами мистер О’Брайен предлагал мужчинам сыграть в вист, но Бо терпеть не мог карты. А вот Тери и Стив с удовольствием играли. Возможно, они узнавали в это время что-нибудь интересное о семье русских.

Бо находился в неведении.

После возвращения Уитни из Америки и разрыва Бо с Эльзой Ван Боксен оба уже не расставались ни на день. Они словно боялись, что даже за минуту, в которую они не будут рядом, может случиться непоправимое.

— Да, я бежала от тебя, — сказала тогда Уитни. — И от себя тоже. Это было отчаяние. Но я не могла иначе. Я ехала в Америку с непоколебимым желанием порвать с тобой и с нашей любовью навсегда. Ты же знаешь, Бо, я сильная женщина. Я была уверена, что мне это удастся. И мне это удалось бы. Мне это уже почти удалось. Я не стала собирать вещи, не стала никого предупреждать не для того, чтобы оставить какие-то мосты или напустить туману. Нет, это было настоящее паническое бегство. Билет я заказала за три дня, но еще не была уверена, что воспользуюсь им. А вот на последнем спектакле я вдруг подумала, что после вечера в ресторане я сама, понимаешь, сама приду к тебе и буду умолять на коленях, чтобы ты меня не выгнал. Я даже знала, как я это сделаю. Я продумала все подробности. Ведь я актриса, Бо, я представила себе будущую сцену во всех деталях. Это было удивительное ощущение — страха, брезгливости к самой себе и какого-то безоглядного веселья — ну и пусть! Что-то в этом чувстве было ужасно низким, но и захватывающим. И я тогда решила бежать.

Ваша телеграмма застала меня еще в пути. И это тоже был большой соблазн — сразу же пересесть на корабль, идущий в Америку, и сразу же вернуться. Вернулось то же чувство — низкое и пьянящее. И здесь я дала волю своей фантазии, все представила в деталях. Но я не вернулась. Я поехала к мужу и увидела его глаза. Знаешь, Бо, это были глаза побитой собаки, которую хозяин вдруг решил приласкать. Сол плакал, вымаливал у меня прощение, хотя в чем он виноват, он бы и сам не объяснил. Дети были рады. Словом, Бо, я была дома. Ты понимаешь, что это значит?

— Да, — ответил Бо.

— Нет, ты этого не понимаешь. Для белых дом — такая же привычная и обыкновенная вещь, как рука или воздух. Для черного дом — символ его принадлежности к роду человеческому, это идефикс, это фетиш, это символ и божество. Построить дом для черного приблизительно то же, что для белого — мечта всей жизни. У нас никогда не было своих домов, Бо. Впрочем, что я об этом? Ты ведь хочешь знать, почему я все же вернулась. И думаешь, наверное, что я не справилась с любовью, с той неумолимой чудовищной силой, которая ежесекундно хватала меня за шиворот и тащила в порт, на корабль, в Европу, к тебе? Нет, Бо, я справилась. И вот тогда послала телеграмму.

— Да, это был четкий ответ. Жесткий, резкий, безоговорочный, — сказал Бо. — Настолько однозначный, что я сразу же подумал — она может вернуться.

— Ты правда так подумал? — удивилась Уитни.

— Очень смутно. Мимолетом.

— Удивительно. Потому что именно тогда, когда телеграмму уже нельзя было вернуть, я решила возвращаться.

— Великая путаница по имени Уитни.

— Великая путаница по имени жизнь.

— Но я ничего не понял.

— Я и сама только сейчас начинаю себя понимать, Бо. Все намного проще, чем может показаться. Я просто испугалась однозначности. Однозначность — конец, смерть. А я хотела жить. Сказав тебе однозначное «нет», я поняла, что это как удар топора. За ним — ничего. Я не очень сильная женщина, Бо. Я думала всегда и сейчас, что ничего не кончается, понимаешь, все можно вернуть, нет никаких однозначностей и окончательных решений. Может быть, только смерть. Но и за ней что-то есть. А здесь я сама рубанула. Сама сказала окончательное «нет». Будь на твоем месте другой человек, я бы ни секунды не сомневалась — даже после этого все еще можно вернуть. Но ты! Ведь сознайся, Бо, ты бы никогда больше не захотел меня видеть, ведь так? Ни через год, ни через сто.

— Не знаю.

— Нет, не захотел бы. Будь на твоем месте другой, мы могли бы попытаться искать какие-то другие пути, мы бы пошли на компромисс, но ты — максималист, Бо. А максимализм, помноженный на максимализм, дает в итоге смерть.

— Ты говоришь какие-то очень важные и нужные слова, Уитни, — сказал Бо. — Ты так проницательна и так тонка. Но, честно говоря, я совсем не это хотел услышать. Мне даже страшны твои рефлексии, потому что слишком много идет от ума, а не от сердца.

— Дурачок. Думать я стала только сейчас. А тогда это было Бог знает что! Я просто вышла из дому и приехала. Вот что это было тогда.

— Но почему?! По-че-му?!

— Потому что люблю тебя. Ты это хотел услышать? Могу повторить еще миллион раз.

— Ты хочешь мне сделать одолжение?