Сын Ретта Батлера

Нет, она не стеснялась своей наготы. Ее молодое, сочное, отливающее молочной белизной тело было прекрасно, и, наверное, Мария знала это. Она, нагая и открытая, распустила волосы, запрокинув руки, улыбнулась своему любимому и спросила:

— Я нравлюсь тебе?

Джон шагнул к ней, поднял на руки и положил на кровать…

Всякий мальчишка мечтает о первой близости и всякий боится ее. Страх его прост и понятен — не опозориться. Куда менее страшно испугаться драки, вынести оскорбления врага, чем показаться неловким в глазах первой женщины. В глубине души Джона тоже преследовал этот страх. Но все получилось иначе. И он, и Мария с какой-то чистой радостью открывали для себя свои собственные тела, с полужеста и полувзгляда понимали друг друга, чувствовали… Стыд уступил место безудержному счастью самоотдачи, желанию раствориться в любимом, угадать самое смутное его желание… Даже капелька крови не испугала их. Она словно еще больше сблизила их. Даже боль обрадовала Марию — она снова счастливо засмеялась, ведь для любимого она готова была сделать куда больше…

«Тупица, слепец, ковбой недоношенный, ведь я люблю ее! Я люблю ее больше жизни! Как я этого не понимал раньше? Что случилось со мной, какой еще выдуманной любви я хотел? Ведь вот же она — настоящая, великая, единственная любовь!»

Так думал Джон, блаженно улыбаясь и глядя на разгоряченное лицо Марии, которое лежало на его груди. В доме было тихо. Даже с улицы, казалось, не долетал ни единый звук. Комната словно отделилась от суетного мира и теперь парила в заоблачных чистых высотах.

Джон почувствовал на своей коже влагу.

Он удивленно поднял голову и увидел, что Мария плачет.

— Что с тобой, что случилось? — испугался Джон.

— Я плачу, — просто ответила Мария.

— Тебе больно? Тебе плохо?

— Нет, любимый, мне очень хорошо. Вот поэтому я и плачу. Ты прости меня, — виновато улыбнулась она и вытерла слезы с его груди.

— Мария, — задохнулся от прилива нежности к девушке Джон. — Любимая…

— Что? — вскинула она голову. — Что ты сказал?

— Я люблю тебя, — ответил Джон и был абсолютно искренен в этот момент.

И когда он шел на работу, и когда разносил по столам тарелки и бокалы, когда отсчитывал сдачу и перестилал скатерти, когда отвечал клиентам и коллегам на их вопросы, когда смотрел на знаменитых артистов, мирно отдыхающих после своей работы, он словно делал все в своей жизни впервые. Вернее даже не так, Джон как бы разделился на двух Джонов. И один все делал привычно, легко, почти механически, а другой видел все это со стороны, сквозь некую дымку, сквозь голубой туман, флер, придающий обыденным вещам загадочную романтичность.

Его позвали на кухню: необходимо было помочь поварам перенести какие-то ящики, баки, мешки… Джон стал помогать… А когда на складе ставил пустой винный ящик на самый верх огромной пирамиды из ящиков, вдруг покачнулся и упал, свалив на себя всю эту гору…

Какое-то недолгое время он был без сознания, а когда открыл глаза, то оказался в неведомом мире, мире, разделенном на осколки, разноформатные картинки, каждая из которых была удивительной и завораживающей.

В одной из них, треугольной, он видел луч света, падающий на бетонный пол, в другой, прямоугольной, чей-то встревоженный неморгающий глаз, в третьей, узкой и овальной, двигались складки ткани чьей-то одежды; была картинка с длинной перспективой дверей, была с осколком желтого стекла, сверкающего, как драгоценный камень, была с сумбурным и неясным движением… Эти картинки складывались в сознании Джона в разные сюжеты — смешные и грустные, драматические и детективные, философские и незамысловатые. Они очаровали его. Он и не пытался понять, что это за осколки, он смотрел на них и радовался. Какое-то смутное убеждение подсказывало ему, что он видит нечто из своего будущего. Нечто, определяющее это будущее и всю его жизнь.

Сказочное видение объяснялось просто — Джон видел мир сквозь щели заваливших его ящиков. С ним случился голодный обморок.

Беда

Уэйд приехал под вечер.

Как только Скарлетт увидела повозку, сворачивающую к дому, она сразу же поняла, что случилось что-то плохое.

Таков уж жизненный закон: дети приезжают к матери только тогда, когда у них нет денег или случилась беда. Скарлетт никак не могла привыкнуть к этому. Она вообще не могла привыкнуть к тому, что дети живут отдельно. В ее детстве и юности все было не так. Семьи держались вместе. Мальчики наследовали дело отца, дочери приводили мужей, и те тоже становились помощниками хозяина. Бывало, строили отдельные дома, но не в другом городе, а рядом с усадьбой. За обедом вся семья собиралась за столом, и отсутствовать кто-то мог лишь по экстраординарным причинам — болезнь, отъезд или тюрьма, не дай Бог.

Теперь семьи разваливались. Это происходило на глазах. Казавшиеся такими крепкими семейные кланы таяли, дети уезжали, больше того, бывало так, что муж и жена разводились. Это уже не лезло ни в какие рамки. Да, чувствовалось, что двадцатый век на пороге.

Уэйд не умел скрывать своих чувств. Лицо у него было испуганным, словно у ребенка, он быстро поцеловал мать и сразу же сказал: